– Другой тоже был приятный, – сказала Ланья. – Тут постоянно все меняется.
– Это правда.
Они зашагали по тропе.
– Толпы народу снуют туда-сюда – я уже бросил следить. Сумасшедший дом. Но вы выбрали тихий денек. Роджер всех повел в центр, показывать редакцию газеты. – Новик улыбнулся. – Кроме меня. По вторникам я непременно сплю до упора.
– Приятно сюда вернуться, – призналась Ланья. – А когда все придут?
– Вероятно, когда стемнеет. Вы говорили, что жили здесь. Хотите подождать, поздороваться с Роджером?
– Нет, – сказала Ланья. – Нет. Просто любопытно.
Мистер Новик рассмеялся:
– Ясно.
Гравий (жуя Шкедту ороговевшую ступню) свернул меж двух муляжей храмов с колоннадами. Деревья сменились живыми изгородями; а дальше, кажется, фруктовый сад.
– А можно мы срежем через сад?
– Конечно. Мы к боковой террасе идем. Кофейник еще не остыл, я точно знаю, и я поищу кексы. Роджер твердит, что я могу тут хозяйничать, но все равно взять и вломиться в кухню к миссис Альт как-то странно…
– Ой, да это… – и: – Вовсе не обязательно… – хором заговорили Шкедт и Ланья.
– Нет, я знаю, где они. И мне самому пора сделать перерыв на кофе – так у вас говорят?
– Тебе понравится! – воскликнула Ланья, когда они ступили сквозь высокую изгородь. – У Роджера чудесные цветы и…
Шпалеру увивала ежевика. На растрескавшихся планках ежились иссохшие щупальца. И тут, и тут, и там землю взрыла черная галиматья.
– Господи, что здесь… – начала Ланья. – Что случилось?
Мистер Новик опешил:
– А что-то случилось? Я не знал. Здесь с моего приезда так.
– Раньше было полно цветов: солнечные такие оранжевые штуки, тигровые. И ирисы. Куча ирисов…
Ногу Шкедту холодила влажная земля.
– Правда? – переспросил Новик. – А давно вы здесь жили?
Ланья пожала плечами:
– Несколько недель назад… три, четыре?
– Очень странно, – покачал головой мистер Новик, шагая по всякому сору. – У меня-то было впечатление, что здесь так годами…
В десятифутовой каменной чаше гнили лужи листвы.
Ланья потрясла головой:
– Раньше фонтан не выключался. В нем стоял Персей или Гермес, что ли. Куда он делся?
– Батюшки, – сощурился Новик. – По-моему, лежит в куче мусора за коттеджем секретаря. Я гулял и что-то такое видел. Не знал, что это из фонтана. А кто тут дольше жил? Кого бы спросить?
– Может, мистера Калкинза? – предложил Шкедт.
– Ой, нет. Я бы, пожалуй, не стал. – И мистер Новик пристально, сообщнически глянул на Ланью. – Я бы не стал ни за что.
– Да уж, – согласилась та; лицо у нее вытянулось пред таким запустением. – Пожалуй, не стоит.
У трещины в кромке чаши илистая земля под редкой травой запечатлела их следы, точно гипс.
Они миновали еще одну увитую плющом изгородь; внушительный газон и центральный дом выше редких густых крон. (Сбоку на пригорке – другой дом, всего три этажа. Коттедж секретаря?)
На позеленевшей медной табличке в траве значилось:
Из-за пяти толстых каменных башен – он поискал шестую, симметрии ради, и не преуспел – казалось, будто современный дом из темного дерева, стекла и кирпича возвели вокруг старого, каменного.
– И сколько у него тут народу? – спросил Шкедт.
– Наверняка не скажу, – ответил мистер Новик. Они уже дошли до плит террасы. – Минимум пятнадцать. Может, двадцать пять. Обслуга постоянно меняется. Не понимаю, как ему удается работать, – за ними же приглядывать надо. Может, это всё на миссис Альт. – По бетонным ступеням они взобрались на террасу.
– Тут пятнадцать человек потеряются, нет? – спросил Шкедт.
С этой стороны дом был стеклянный; внутри – кленовые стенные панели, высокие латунные торшеры, бронзовые статуэтки на приставных столиках между длинными диванами золотистого бархата, и повсюду мазки сияния.
– Людно здесь не бывает.
Они миновали еще одно окно от пола до потолка; две стены внутри, разглядел Шкедт, заставлены книгами. Темные балки держали балкон, по углам – кресла зеленой и золотой парчи; на белых салфеточках, дрейфовавших в краснодеревной реке обеденного стола, цвели серебряные подсвечники – один близко, другой подальше, в тени.
– Иногда я брожу с час, полагая, что в доме я один, а потом в какой-нибудь комнате натыкаюсь на десятерых. Наверно, с полным штатом слуг, – (под ногами крошилась сухая листва), – было бы не так пустынно. Пришли.
По всей террасе стояли деревянные стулья, обтянутые разноцветным холстом. Скалы за балюстрадой облизаны мхом и увенчаны березами, кленами, а кое-где кряжистыми дубами.
– Вы садитесь. Я сейчас.
Шкедт сел – стул оказался ниже и глубже, чем ему сначала показалось, – и подтянул тетрадь на колени. За спиной Новика закачались стеклянные двери. Шкедт глянул на Ланью:
– Ты куда смотришь?
– В сад «Ноябрь». – Скрестив руки, она облокотилась на каменный парапет. – Отсюда не видно таблички. Вон на той скале.
– А что в… саду «Ноябрь»?
Она плечами пожала «ничего».
– В первый вечер, когда я только пришла, там был праздник: в «Ноябре», «Октябре» и «Декабре».
– Сколько у него садов?
– Сколько месяцев в году?
– А тот сад, где мы вошли?
– Тот, – она глянула через плечо, – безымянный. – И снова перевела взгляд на скалы. – Чудесный был праздник, гирлянды висели разноцветные. И оркестр: скрипки, флейты, кто-то на арфе играл.
– Где он в Беллоне раздобыл скрипки?
– Где-то раздобыл. И людей толпа, все нарядные.
Шкедт хотел уже было помянуть Фила.
Ланья обернулась к нему:
– Если платья не пропали, я точно знаю, где они.
Сквозь стеклянные двери протолкался мистер Новик с сервировочным столиком. Кофейники и чашки дважды звякнули, когда колесики переезжали порог. На нижнем подносе блюда с выпечкой.
– Вы вовремя пришли – миссис Альт как раз весь день пекла.
– Ух ты, – сказал Шкедт. – Аппетитно.
– Угощайтесь. – Новик разлил дымящийся кофе в голубой фарфор. – Сахар, сливки?
Шкедт помотал головой; чашка согревала колено. Он куснул. Крошки печенья посыпались, покатились по тетради.
Ланья, сидя на парапете и стуча кроссовками по камню, сжевала хрустящий рожок с кремом.
– Итак, – произнес мистер Новик. – Принесли мне стихи?
