– Очень верно замечено, – согласился с ним Гас. – Особенно если учесть, что весь Средний Запад выгорает дотла, а южная половина Флориды превратилась в сплошное болото, пригодное для жизни разве аллигаторам. Надеюсь, у тебя есть запасы продуктов, потому что все наши главные продовольственные регионы накрылись. Как и по всей Европе. В Азии уже голод. Миллионы погибших. И бубонная чума, как я слышал.
Они сидели в машине на подъездной дорожке у дома Марти и наблюдали, как люди бредут по улице. Все они шли из центра, многие мужчины – в костюмах и при галстуках. Какая-то женщина в элегантном розовом костюме шла в кроссовках, держа в руке туфли. Марти подумал, что ее, кажется, зовут Андреа как-то-там. Она жила на соседней улице. Фелисия вроде бы говорила, что она работает в Трастовом банке Среднего Запада.
– И пчелы, – продолжил Гас. – Пчелы начали гибнуть еще лет десять назад, а теперь вымерли окончательно. Кроме нескольких ульев где-то в Южной Америке. Нет больше меда. А если нет пчел, значит, некому опылять те немногие поля, что остались…
– Прошу прощения, – сказал Марти, выскочил из машины и побежал следом за женщиной в розовом костюме. – Андреа? Вы Андреа?
Та настороженно обернулась к нему и подняла руку, в которой держала туфли, словно готовясь ударить его острой шпилькой. Марти ее понимал: нынче по улицам бродило немало психов. Он остановился шагах в пяти от нее.
– Я муж Фелисии Андерсон. – Точнее, бывший муж, но просто «муж» звучало не так опасно. – Кажется, вы с ней знакомы.
– Да, мы знакомы с Фелисией. Мы с ней входили в комитет соседского дозора. Вы хотели о чем-то спросить, мистер Андерсон? Мне пришлось тащиться пешком из центра, моя машина застряла в пробке, вероятно, навсегда. А наш банк… кренится.
– Кренится, – повторил Марти и представил себе Пизанскую башню с гигантской фотографией Чака Кранца на верхушке.
– Наше здание оказалось на самом краю провала. Оно еще не упало, но, мне кажется, долго не продержится. Как я понимаю, работы я точно лишилась, по крайней мере, в центральном офисе, но, если честно, мне все равно. Сейчас я хочу поскорее вернуться домой и отдохнуть.
– Я хотел спросить о рекламном щите на крыше вашего банка. Вы его видели?
– Как можно было его не увидеть? Я там работаю. И я видела граффити по всему городу… «Мы тебя любим, Чак», «Чак в нашем сердце», «Чак навсегда». И рекламные заставки на телеканалах.
– Правда? – Марти вспомнил вчерашнюю заставку на «Нетфликсе» перед тем, как Интернет окончательно сдох. Он не придал ей особого значения, просто очередная особенно неприятная всплывающая реклама.
– Ну, на местных каналах уж точно. Может, на кабельных по-другому, но у нас больше нет кабельного телевидения. Отключилось еще в июле.
– У нас тоже. – Раз уж он не сказал сразу, что никаких «нас» больше нет, лучше придерживаться изначальной легенды. – Только Восьмой и Десятый каналы.
Андреа кивнула.
– Где реклама автомобилей? Где реклама «Эликвиса» и мебельных дискаунтеров? Ничего не осталось. Только сплошной Чарлз Кранц. Тридцать девять прекрасных лет. Спасибо, Чак. Держится на экране не меньше минуты, а дальше все снова идет по программе. Очень странно, но что нынче не странно? А теперь я действительно очень хочу домой.
– Этот Чарлз Кранц, он работает в вашем банке? Выходит на пенсию в вашем банке?
Она секунду помедлила и побрела к дому, держа в руке туфли, которые не понадобятся ей сегодня. И, возможно, уже никогда.
– Я понятия не имею, кто такой этот Чарлз Кранц. Может быть, он работал в головном офисе в Оклахоме. Хотя, насколько я знаю, Оклахома теперь превратилась в одно сплошное пепелище.
Марти молча смотрел ей вслед. Как и Гас Уилфонг, который присоединился к нему. Чуть погодя Гас кивком указал на угрюмый парад служащих, лишенных возможности попасть на работу: в магазины и банки, в рестораны и курьерские службы.
– Они похожи на беженцев, – заметил он.
– Да, – согласился Марти. – Действительно похожи. Помнишь, ты спрашивал о запасах еды?
Гас кивнул.
– У меня неплохой запас банок супа. Есть басмати и несколько упаковок рисовой смеси. Плюс еще несколько упаковок кукурузных хлопьев. Наверное, с полдюжины замороженных «быстрых» обедов и полпинты мороженого.
– Ты вроде как не особо волнуешься.
Марти пожал плечами.
– Какой смысл волноваться?
– Вот что интересно, – сказал Гас. – Поначалу мы все волновались. Все хотели знать, что происходит. Народ отправился протестовать в Вашингтон. Помнишь, когда повалили забор вокруг Белого дома, и полиция застрелила нескольких студентов?
– Ага.
– В России свергли правительство. Случилась четырехдневная война между Индией и Пакистаном. В Германии появился вулкан, я тебя умоляю – в Германии! Мы все твердили друг другу, что все вскоре уляжется, только оно почему-то не улеглось.
– Да, – сказал Марти. Он только что встал, но уже чувствовал себя очень уставшим. Очень, очень уставшим. – Не улеглось. Наоборот, разошлось.
– И все эти самоубийства.
Марти кивнул.
– Фелисия говорит, у них каждый день новые поступления.
– Я думаю, самоубийства пойдут на спад, – сказал Гас. – Люди будут просто ждать.
– Чего ждать?
– Конца, дружище. Конца всего. Мы проходим все стадии горя, ты разве не понял? И теперь мы уже на последней. Принятие.
Марти ничего не сказал. Он просто не знал, что сказать.
– Уже никто не проявляет особенного любопытства. И все это… – Гас обвел улицу широким жестом. – Все обрушилось ни с того ни с сего. В смысле, мы знали, что экология летит к чертям – думаю, даже правые маразматики втайне так думали, – но тут мы имеем шестьдесят вариантов дерьма, причем все разом. – Он посмотрел на Марти почти умоляющим взглядом. – Сколько времени нам остается? Год? Четырнадцать месяцев?
– Да, – согласился Марти. – Все очень хреново.
Других слов у него не нашлось.
Сверху донесся какой-то гудящий звук, и они оба подняли глаза. Муниципальный аэропорт теперь почти не принимал пассажирские авиалайнеры, но это был маленький самолет, который метался по непривычно чистому небу и пускал из хвоста белую струю. Следуя за самолетом, дым (или какое-то химическое вещество) складывался в огромные буквы.
– Ого! – Гас запрокинул голову к небу. – Самолет, пишущий дымом. С детства их не видел.
«ЧАРЛЗ», – написал самолет. Потом: «КРАНЦ». А затем – как и следовало ожидать – «39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ». Имя уже начало расплываться, пока самолет выписывал в небе: «СПАСИБО, ЧАК!»
– Что за хрень? – сказал Гас.
– Я вот тоже хотел спросить, – отозвался Марти.
