– Я думаю, да. Но мне не пришлось ничего придумывать. – На лице Джерома читается смущение. – Послушай, Холлиберри. Если я тебе кое-что скажу, ты пообещаешь сохранить это в секрете? От Пита и от Барб и родителей? Особенно от них.
– Конечно. Я умею хранить секреты.
Джером знает, что это правда, но какое-то время колеблется, прежде чем его прорывает.
– Мой профессор по курсу белой и черной социологии отправил мою работу агенту в Нью-Йорке. Ее зовут Элизабет Остин. Она заинтересовалась, и после Дня благодарения я отправил ей чуть больше сотни уже написанных страниц. Мисс Остин думает, что это могут опубликовать, и не в каком-то университетском издательстве, что было пределом моих мечтаний. Она думает, что этой книгой могут заинтересоваться ведущие издательства. И предложила вынести на обложку название подпольного бара моего прапрадеда. «“Черный Филин”: взлет и падение американского гангстера».
– Джером, это прекрасно! Готова спорить, множество людей заинтересует книга с таким названием.
– Черных людей, ты хочешь сказать.
– Нет! Всех! Ты думаешь, только белым нравится «Крестный отец»? – Внезапно у нее возникает новая мысль. – А как отнесется к этому твоя семья? – Она думает о своей семье, которая пришла бы в ужас, если бы из шкафа выпал такой скелет.
– Родители прочитали курсовую, и она понравилась им обоим. Разумеется, книга – это совсем другое. И прочитают ее гораздо больше людей, не только преподаватель. Но, в конце концов, это было четыре поколения назад.
В голосе Джерома звучит тревога. Холли видит, что он смотрит на нее, но только краем глаза. Сидя за рулем, она всегда смотрит прямо перед собой. Ее просто бесят эпизоды фильмов, когда водитель долгие секунды не отрывает взгляда от пассажира, ведя диалог. Ей всегда хочется заорать: Смотри на дорогу, дебил! Или ты хочешь сбить ребенка, обсуждая свою любовную жизнь?
– Так что думаешь, Холс?
Она размышляет.
– Я думаю, ты должен показать родителям ту часть книги, что отослал агенту, – наконец отвечает Холли. – Послушай, что они скажут. Прими во внимание их чувства и уважай их. А потом… Полный вперед! Напиши все, хорошее, плохое и отвратительное. – Впереди съезд в Ковингтон. Холли включает поворотник. – Я никогда не писала книгу, поэтому наверняка сказать не могу, но, думаю, для этого требуется немалая храбрость. Вот каким, думаю, ты должен быть. Храбрым.
И мне нужно быть храброй, думает она. Дом всего лишь в двух милях, дом, где живет душевная боль.
4
Дом Гибни находится в микрорайоне Мидоубрук-Эстейтс. Когда Холли уже кружит по паутине улиц (направляясь к дому паучихи, думает она, и ей тут же становится стыдно: разве можно так думать о собственной матери), Джером говорит:
– Если бы я жил здесь и возвращался домой пьяным, потратил бы час, отыскивая нужный мне дом.
Он прав. Все дома – новоанглийские «солонки», отличающиеся друг от друга только цветом… а это не сильно помогает в темноте, даже если горят уличные фонари. В теплые месяцы перед домами наверняка разные клумбы, но сейчас палисадники Мидоубрук-Эстейтс покрыты корочкой лежалого снега. Холли может сказать Джерому, что ее мать любит одинаковость, так у нее возникает чувство безопасности (у Шарлотты Гибни свои причуды), но не говорит. Она готовится к напряженному ланчу и еще более напряженной второй половине дня. Переезд, думает она. Господи!
Она сворачивает на подъездную дорожку к дому номер 42 по Лили-корт. Заглушает двигатель, поворачивается к Джерому.
– Ты должен подготовиться. Мама говорит, за последние недели он сильно сдал. Иногда она преувеличивает, но, боюсь, не в этот раз.
– Я понимаю ситуацию. – Джером коротко сжимает ее руку. – Я не пропаду. Главное, ты держись, хорошо?
Прежде чем она успевает ответить, дверь дома номер 42 открывается, и появляется Шарлотта Гибни, в той самой добротной одежде, в какой ходила в церковь. Холли нерешительно вскидывает руку в приветственном жесте, Шарлотта не отвечает.
– Заходи, – говорит она. – Ты опоздала.
Холли это знает. На пять минут.
Когда они подходят к двери, Шарлотта одаривает Джерома взглядом «а он что здесь делает?».
– Ты знаешь Джерома, – говорит Холли. Это правда. Они встречались пять-шесть раз, и Шарлотта всегда смотрит на него одинаково. – Он вызвался поехать со мной и оказать моральную поддержку.
Джером ослепительно улыбается Шарлотте.
– Добрый день, миссис Гибни. Я сам напросился. Надеюсь, вы не возражаете?
Этот вопрос Шарлотта пропускает мимо ушей.
– Заходите. Я здесь закоченела.
Словно из дома она вышла не по своей воле, а поддавшись на их уговоры.
В доме номер 42, где Шарлотта живет со своим братом после смерти мужа, очень жарко и так сильно пахнет ароматической смесью, что Холли остается лишь надеяться, что она не начнет кашлять. А может, и задыхаться, что еще хуже. В маленькой прихожей – четыре пристенных стола, до предела сужающих проход в гостиную. И путь этот опасен, потому что каждый стол заставлен маленькими фарфоровыми фигурками, коллекционирование которых – страсть Шарлотты: эльфы, гномы, тролли, ангелы, клоуны, кролики, балерины, собачки, кошечки, снеговики, Джек и Джилл (оба с ведрами) и pièce de la résistance
[18] – Пекаренок Пиллсбери.
– Ланч на столе, – говорит Шарлотта. – Боюсь, только фруктовый салат и холодная курятина, но на десерт торт и… и…
Ее глаза наполняются слезами, и, увидев их, Холли ощущает – несмотря на всю работу с психотерапевтами – волну негодования, близкую к ненависти. Может, это ненависть. Она думает о том, сколько раз плакала в присутствии матери и ей всегда предлагали идти в ее комнату и оставаться там, «пока слезы не высохнут». Ей очень хочется бросить в лицо матери те самые слова, но вместо этого она неловко обнимает Шарлотту. И понимает, чувствуя косточки под дряблой и тонкой плотью, что ее мать совсем старая. Разве может она испытывать неприязнь к старой женщине, которая так нуждается в ее помощи? Ответ вроде бы очень простой.
Через мгновение Шарлотта отталкивает Холли с легкой гримасой, словно унюхала что-то неприятное.
– Иди поздоровайся с дядей и скажи ему, что ланч на столе. Ты знаешь, где он.
Конечно, Холли знает. Из гостиной доносятся профессионально взволнованные голоса комментаторов, разогревающих зрителей перед игрой. Они с Джеромом идут друг за другом, чтобы случайно не задеть экспонаты фарфоровой галереи.
– Сколько их у нее? – шепотом спрашивает Джером.
Холли качает головой.
– Не знаю. Она всегда их любила, но ситуация вышла из-под контроля после смерти моего отца. – Она повышает голос, добавляет в него фальшивой веселости: – Привет, дядя Генри. К ланчу готов?
