Ондовски подается назад, словно ему влепили пощечину, и улыбка исчезает. Обращались ли к нему так когда-либо? Возможно, но очень давно. Он – уважаемый телерепортер! Когда он Чет-Начеку, жуликоватые подрядчики и владельцы аптек трясутся при его приближении! Его брови (очень редкие, замечает Холли, словно волосы действительно не хотят там расти) сдвигаются.
– Вы не имеете права…
– Заткнись и слушай меня, – говорит Холли тихо, но жестко. Еще больше наклоняется вперед, не просто вторгаясь в его личное пространство, но угрожая ему. Такую Холли ее мать никогда не видела, хотя за последние пять или шесть лет Шарлотта повидала достаточно, чтобы считать свою дочь незнакомкой, может, даже оборотнем. – Ты слушаешь? Тебе лучше слушать, а не то я закончу этот разговор и уйду. Я не получу трехсот тысяч от «Взгляда изнутри», но готова спорить, что получу пятьдесят, а это больше, чем ничего.
– Я слушаю. – В «слушаю» – коротенькая пауза. Но чуть длиннее, чем обычно. Потому что он встревожился, предполагает Холли. Хорошо. Он ей таким и нужен. Встревоженным.
– Триста тысяч долларов. Наличными. Купюры по пятьдесят и сто. Положи их в коробку вроде той, что принес в школу Макриди, и можешь обойтись без рождественских наклеек и фальшивой униформы. Принесешь деньги мне на работу, в субботу, в шесть вечера. На сбор денег у тебя есть вторая половина сегодня и весь завтрашний день. Приходи вовремя, не опаздывай, как сегодня. Если опоздаешь, твоя песенка спета. Запомни, я готова отменить сделку. Меня от тебя тошнит. – Это правда, и Холли думает, что, включи она сейчас «Фитбит», тот показал бы, что пульс у нее под сто семьдесят.
– Чисто для информации, где вы работаете? И чем занимаетесь?
Ответить на эти вопросы – все равно что подписать себе смертный приговор, если она облажается, и Холли это знает, но отступать поздно.
– Фредерик-билдинг, – отвечает она, называет город. – В субботу, в шесть вечера, перед Рождеством, все здание будет в нашем распоряжении. Пятый этаж. «Найдем и сохраним».
– И что такое «Найдем и сохраним»? Коллекторское агентство? – Он морщит нос, словно уловил дурной запах.
– Этим мы тоже занимаемся, – признает Холли. – Среди прочего. Но по большей части мы – сыскное агентство.
– Боже мой, вы – настоящий частный детектив? – Хладнокровие вернулось к нему в достаточной степени для того, чтобы он смог саркастически похлопать себя по груди в области сердца. (Если оно у него и есть, думает Холли, то черное.)
Она не собирается ему подыгрывать.
– Шесть часов, пятый этаж. Триста тысяч долларов. Купюры по пятьдесят и сто, в коробке. Воспользуйтесь черным ходом. Позвоните мне, когда подойдете, и я пришлю вам код замка.
– Там есть камера?
Вопрос Холли не удивляет. Он – телевизионный репортер. В отличие от чужака, который убил Фрэнка Питерсона, камеры – его жизнь.
– Камера есть, но она сломана. После ледяного дождя в начале месяца. Ее еще не починили.
Она видит, что он ей не верит, но это чистая правда. Эл Джордан, техник-смотритель здания, – лентяй, которого следовало давным-давно уволить (по скромному мнению как ее, так и Пита). И дело не только в камере над дверью черного хода. Если бы не Джером, люди из офисов восьмого этажа поднимались бы на работу пешком.
– А вот металлодетектор за дверью работает. Он встроен в стены, поэтому его не обойдешь. Если вы придете раньше, я узнаю. Если принесете пистолет, тоже узнаю. Следите за ходом моих мыслей?
– Да. – Больше никаких улыбок. И ей не нужно быть телепатом, чтобы знать: он считает ее назойливой, надоедливой сукой. Холли это устраивает. Все лучше, чем размазня, которая боится собственной тени.
– Подниметесь на лифте. Я его услышу, он шумный. Буду ждать вас в коридоре. Там и обменяемся. Все материалы будут на флешке.
– И как сработает обмен?
– Сейчас об этом не будем. Просто верьте, что все сработает и мы разбежимся.
– Вы полагаете, я должен вам довериться?
Очередной вопрос, на который она не собирается отвечать.
– Давайте поговорим о том, что еще мне нужно от вас. – На этом она либо поставит точку… либо нет.
– О чем именно? – Теперь его голос звучит почти обиженно.
– Старик, о котором я вам говорила, тот, что вас вычислил…
– Как? Как он это сделал?
– Это тоже не важно. Главное, он следил за вами годы. Десятилетия.
Холли пристально наблюдает за выражением его лица и удовлетворена тем, что видит: шок.
– Он вас не трогал, потому что считал гиеной. Или вороной. Падальщиком. Существом неприятным, но частью… я не знаю, экосистемы, что ли. Но потом вы решили, что этого недостаточно, так? Подумали, а чего ждать трагедии, бойни, когда можно устроить ее самому. Правильно?
Никакой реакции Ондовски. Он просто смотрит на нее, и хотя его глаза больше не мерцают, они ужасны. Это ее смертный приговор, все так, и она не просто ставит под ним подпись. Она пишет его собственноручно.
– Вы делали это раньше?
Долгая пауза. И когда Холли решает, что ответа не дождется – а это само по себе будет ответом, – он произносит:
– Нет. Но я был голоден. – И улыбается. Ей от этой улыбки хочется кричать. – Вы выглядите испуганной, Холли Гибни.
Нет смысла это отрицать.
– Я испугана. Но еще я полна решимости. – Она вновь наклоняется, вторгаясь в его личное пространство. Это одна из самых сложных вещей, что она когда-либо проделывала. – Поэтому вот второе условие. На этот раз я тебя отпущу, но никогда больше этого не делай. Если сделаешь, я узнаю.
– И что тогда? Снова выйдете на охоту за мной?
Холли не отвечает.
– Сколько у вас копий этих материалов, Холли Гибни?
– Только одна, – отвечает Холли. – Все на флешке, и я отдам ее вам в субботу вечером. Но! – Она наставляет на него палец, радуясь, что он не дрожит. – Я знаю ваше лицо. Я знаю оба ваших лица. Я знаю ваш голос, возможно, знаю о вас то, чего не знаете вы сами. – Она думает о паузах, призванных скрыть шепелявость. – Идите своим путем, ешьте падаль, но если я хотя бы заподозрю, что из-за вас случилась еще одна трагедия, еще одна школа Макриди, тогда да, я устрою охоту за вами. Выслежу вас и взорву вашу жизнь.
Ондовски оглядывает почти опустевший ресторанный дворик. И старик в твидовой кепке, и женщина, которая смотрела на манекены в витрине магазина «Двадцать один навсегда», ушли. У кафе быстрого обслуживания небольшие очереди, но все эти люди стоят к ним спиной.
– Не думаю, что кто-то наблюдает за нами, Холли Гибни. Я думаю, вы здесь одна. Я думаю, что могу перегнуться через столик и свернуть вашу цыплячью шею, прежде чем кто-то сообразит, что к чему. Двигаюсь я очень быстро.
Только бы он не заметил, что она в ужасе, а она в ужасе, потому что знает: он может это сделать. Вероятно, сделает, если заметит. Он опасен и разъярен. Поэтому она вновь заставляет себя наклониться вперед.
