Тот же интеллектуальный раскол рисует Исайя Берлин в своем эссе «Еж и Лиса», разбирая известный древнегреческий афоризм как метафору противоположных друг другу интеллектуальных подходов: «Лиса знает много всего
[363], а еж знает лишь одно, но самое важное».
Согласно Берлину, люди с мышлением Ежа в поисках «гармоничного мироздания» смотрят на мир сквозь призму «центрального видения». Интеллектуальная миссия Ежа – при любой возможности нести свою главную идею другим. Люди с мышлением Лисы, напротив, не соблазняются одной-единственной главной идеей. Лису увлекает сложность и разнообразие мира, которые она вовсе не пытается подогнать под одну всё объясняющую концепцию. Ежи выполняют важную миссию. Лисы просто играют ради удовольствия от игры. И, как дети, бросают надоевшие игрушки, чтобы начать новую забаву.
Интеллектуальные подходы берлиновских «Ежа и Лисы» дают возможность по-новому взглянуть на сооткрывателей естественного отбора: Лису-Дарвина и Ежа-Уоллеса. Оба начали общий путь, интуитивно разгадав механизм адаптивной эволюции путем естественного отбора, но затем круто разошлись, развивая эту ключевую идею дальше. Наблюдая разнообразие явлений в живой природе, Дарвин выдвинул новые биологические теории филогении, полового отбора, экологии, биологии опыления и даже экосистемных услуг (например, в его исследовании экологической роли дождевых червей), не считая многих других. Каждая теория в чем-то отличалась от прочих, требуя новых доказательств, логических рассуждений и фактов. Уоллес же, несмотря на широту своих эмпирических познаний, начал борьбу за «чистый дарвинизм», в котором вся биологическая эволюция была сужена до единственного всемогущего механизма – адаптации путем естественного отбора.
Этот конфликт между «ежами» и «лисами» в эволюционной биологии не утих и в наши дни. В последние десятилетия вполне «лисьи», дарвиновского толка дисциплины, такие как филогенетика и эволюционная биология развития (известная как evo-devo), сумели пробиться на видные места в эволюционной биологии, в которой долгое время преобладали, а лучше сказать – самоуправствовали «ежи»-адаптационисты
[364]. В этой книге я постарался доказать, что дарвиновская теория эстетической эволюции должна быть непременно восстановлена в правах. Каждая из дарвиновских дисциплин ориентирована на разнообразие как таковое – «обширное множество» особых случаев, – а не на догматичное приложение адаптивного процесса.
Последние страницы «Происхождения видов» Дарвин завершил поэтичными и вдохновляющими словами о величии эволюционного воззрения на жизнь и ее разнообразие. Позднее, в «Происхождении человека…», он не менее красноречиво обрисовал и величие эстетического взгляда на жизнь. Я ставил себе целью вернуть к жизни дарвиновскую теорию эстетической эволюции и во всей полноте, богатстве и сложности представить этот эстетический подход к живому миру. И здесь я хотел бы завершить свою работу рассуждением о том, какое положительное влияние способно оказать эстетическое восприятие мира не только на науку и человеческую культуру, но и на развитие новых, основанных на взаимном уважении, продуктивных отношениях между ними.
Дарвиновская идея о том, что эстетические оценки, на которых основан выбор животными половых партнеров, порождают мощную и независимую эволюционную силу, во многих отношениях сегодня остается не менее радикальной, чем и 150 лет назад. Дарвин открыл, что эволюция – это не только выживание наиболее приспособленных; это еще и очарование, и чувственное наслаждение, воспринимаемые индивидуально и субъективно. Для ученых и натуралистов эта идея наполнена глубоким смыслом; она побуждает нас признать, что и рассветный птичий хор, и невероятные коллективные танцы красноногих манакинов рода Chiroxiphia, и изумительное оперение самца аргуса, и многие другие чудесные зрелища и звуки, которыми восхищает нас природа, доставляют наслаждение не только нам; каждое из этих чудес – результат долгой эволюции, основанной на субъективном восприятии их самими животными.
Согласно гипотезе Дарвина, эволюция сенсорного оценочного восприятия и выбора дала начало новому эволюционному фактору: способность организмов к индивидуальным оценкам сама по себе сделалась движителем эволюционного процесса. Эстетическая эволюция подразумевает, что животные сами являются эстетическими агентами, играющими активную роль в собственной эволюции. Разумеется, этот факт никак не вписывался в мировоззрение уоллесовского «Ежа», твердо убежденного, что сила идеи естественного отбора заключается в ее абсолютной достаточности – способности объяснить все без исключения. И здесь, боюсь, мне придется еще раз процитировать «Гамлета»: «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости…»
В одной из своих книг Ричард Докинз представил эволюцию путем естественного отбора в образе «слепого часовщика» – безликой и неумолимо безжалостной силы, создающей функциональные модели организмов на основе изменчивости, наследственности и разной способности к выживанию. Да, такая аналогия совершенно уместна. Но поскольку естественный отбор – не единственный источник преобразований органического мира, как первым из всех обнаружил Дарвин, то аналогия Докинза оказывается неполной; она описывает лишь часть эволюционного процесса, происходящего в природе. Слепой часовщик не может взглянуть на природу и увидеть все то, чего он сам не создавал, а потому и не может объяснить. Природа же в ходе эволюции обрела собственные глаза, носы и уши, а также когнитивные механизмы для обработки и оценки всевозможных сенсорных сигналов. Мириады организмов научились использовать свои органы чувств для того, чтобы делать сексуальный, социальный или экологический выбор. И хотя сами животные не сознают своей великой роли, они тем не менее стали своими собственными творцами. При этом же они вовсе не слепы. Эстетический выбор полового партнера породил новый тип эволюции, который нельзя ни приравнивать к естественному отбору, ни считать его разновидностью последнего. Концепция эстетического выбора является центральным ядром дарвиновской эстетики и остается революционной идеей и по сей день.
Эстетический взгляд на жизнь открывает новые пути, по которым эволюционная биология не могла двигаться, отказываясь признавать индивидуальные организмы как факторы эстетической трансформации. Так, мы видим, что научное изучение сексуальности по большей части отличалось изрядной робостью в плане привлечения к анализу субъективных ощущений сексуального влечения и наслаждения, в особенности когда дело касалось женского наслаждения. Симптомом этой робости является необычайно долгий срок, в течение которого биологи-эволюционисты избегали рассматривать сексуальное наслаждение и влечение в совокупности. По причине того что они отвергли дарвиновский эстетический взгляд на выбор половых партнеров, им пришлось объяснять эти мощные субъективные переживания как всего лишь вторичные следствия естественного отбора.
