Хотя я на самом деле не думаю, что современная теория полового отбора является в полном смысле наследницей евгеники, я все же уверен, что эволюционная биология не избавилась до конца от пережитков своей евгенической истории – нашей евгенической истории, – всего лишь отказавшись от теорий расового превосходства, процветавших в ХХ веке. Об этом говорят очевидные и весьма смущающие признаки понятийного сходства между евгеникой и современной адаптивной теорией полового отбора. В частности, теория евгеники, равно как и евгенические социальные программы, была прежде всего сфокусирована на предполагаемом генетическом качестве потомства (то есть хороших генах) и на культурных, экономических, религиозных, лингвистических и моральных условиях семьи как репродуктивной ячейки человека (то есть прямых выгодах). Эта же евгеническая озабоченность генетическим качеством и качеством условий среды до сих пор отзывается эхом в терминологии сегодняшней теории адаптивного выбора полового партнера. Принятый в ней термин «хорошие гены», по сути имеет те же этимологические корни, что и «евгеника» – от греческого слова eugenes, что означает «высокородный», «знатный» (eu – хороший, genos – рождение). Евгеника имела ту же однозначно антиэстетическую направленность и опасалась неадаптивных последствий сексуального соблазна страсти. В целом евгеническая приверженность идее о том, что любой выбор полового партнера является и должен являться средством адаптивного совершенствования, сохраняется в языке и логике теории адаптивного полового отбора.
Приверженность большинства современных исследователей адаптационистским воззрениям очень затрудняет изучение эволюции изменчивости декоративных признаков у человека, поскольку для этого потребовалось бы оценить разные человеческие популяции по генетическому и материальному качеству. Одна из причин, почему эволюционная психология занимается практически только эволюцией универсальных поведенческих адаптаций человека – то есть тех, которые характерны для всех людей, – заключается в том, что приложение той же адаптационистской логики к изучению эволюционной изменчивости между человеческими популяциями непременно закончится возрождением евгеники.
Чтобы навсегда оторвать эволюционную биологию от наших евгенических корней, мы должны принять дарвиновский эстетический взгляд на жизнь и внедрить в науку теорию неадаптивной, арбитрарной эстетической эволюции путем полового отбора. Несомненно, это потребует гораздо большей работы, чем просто тактическое признание справедливости фишеровской математической модели эволюционного убегания. Нам придется повернуть вспять проделанное Уоллесом превращение дарвинизма в догматичную адаптационистскую науку и отказаться от ожиданий «по умолчанию», что любой выбор полового партнера является и должен являться адаптивным по определению.
Антиэстетические цели евгенических социальных программ хорошо видны на этой иллюстрации из популярного евгенического теста «Вы и наследственность» Амрама Шейнфельда (1939). На ней изображены контрастирующие «черты женской внешности, желательные в обществе и в евгенике». Сексуальная страсть и влечение были приравнены к пагубным, неадаптивным последствиям нерегулируемого выбора полового партнера
Чтобы разрушить наши исторические связи с евгеникой, эволюционные биологи должны возродить дарвиновский взгляд на естественный и половой отборы как на самостоятельные и независимые эволюционные механизмы и осознать, что адаптивный выбор полового партнера является результатом особого, специфического взаимодействия этих механизмов. Соответственно, эволюционная биология должна принять неадаптивную нулевую гипотезу «красоты просто так», предполагающую эволюцию брачных предпочтений и брачных украшений путем полового отбора.
Возвращение концепции эстетической эволюции в эволюционную биологию может стать для нее надежной «прививкой» от заблуждений евгенического прошлого. Принятие нулевой модели «красоты просто так» разрушает логическую неизбежность евгенического образа мыслей, обосновывая ожидания бесполезного и даже вредного с точки зрения адаптации результата полового отбора (см. главу 2). Целостная, истинно дарвиновская эволюционная наука сделает возможными проводить многообразные исследования адаптивного выбора полового партнера у любых животных, включая человека, однако бремя доказательства его адаптивности будет соответственно высоким. Эти изменения обязательно пойдут на пользу эволюционной биологии. А также и миру в целом.
Лично для меня принятие дарвиновского эстетического взгляда на жизнь обернулось и некоторыми неожиданными последствиями персонального свойства, в том числе новыми озарениями о роли в эволюции сексуального принуждения и сексуальной автономии. Когда Патрисия Бреннан впервые предложила мне заняться вместе эволюцией половых органов уток, я подумал про себя: «Что ж, почему бы нет, мне еще не приходилось изучать птиц с этой стороны». Я ожидал, что нам предстоит узнать много интересного об анатомии, но даже не подозревал, во что выльется этот проект и как его результаты изменят все мое представление об эволюции, направив мои дальнейшие исследования по новым, весьма неожиданным путям.
Разумеется, уже давно было известно, что сексуальное принуждение и насилие наносят прямой ущерб благополучию самок животных. Однако, если взглянуть на них под эстетическим углом зрения, становится ясно, что сексуальное принуждение является посягательством еще и на индивидуальную свободу выбора самок. Стоит нам осознать, что насилие подрывает индивидуальную сексуальную автономию, как мы неизбежно приходим к открытию, что свобода выбора имеет значение для животных. Сексуальная автономия – это вовсе не мифическая
[366] и малопонятная правовая концепция, придуманная феминистками и либералами. Скорее это продвинутый эволюционный признак, характерный для сообществ многих сексуальных видов. Как нам стало известно на основе изучения уток и других птиц, там, где сексуальная автономия ограничена или нарушена принуждением и насилием, выбор полового партнера может стать тем эволюционным рычагом, который способен отстоять и расширить свободу выбора.
