Нет никаких причин полагать, что любовь к балету, как и любой другой форме человеческого искусства, основана на том, сколько боли и усилий они требуют от исполнителей. Точно так же нет причин полагать, что самка аргуса или какого-нибудь другого вида выбирает самца исходя из того, как сильно ему приходится напрягаться во время ритуала ухаживания. Во всех случаях значение имеет искусность исполнения, тогда как физические затраты исполнителя вторичны. Тот, кто рассуждает иначе, путает эволюционную причину и следствие. Наконец, как и в случае с аргусом, всегда можно представить себе множество более энергетически затратных, но отнюдь не предпочитаемых действий. Например, атональная концертная музыка XX века
[79], от Берга до Булеза, невероятно трудна для исполнения, однако это не значит, что слушатели получают от нее удовольствие.
Чтобы лучше понять суть спора между Дарвином и Уоллесом относительно полового отбора, полезно сравнить ценность красоты с ценностью денег. Согласно старому золотому стандарту доллар имел ценность, поскольку им можно было оплатить крупинку золота. Стоимость доллара задавалась его обеспечением
[80]: иначе говоря, доллары имели ценность, потому что они выступали как замена некой реальной ценности, а именно золота. Но в середине XX века экономисты и правительства пришли к осознанию, что ценность денег – это скорее «социальная уловка»
[81]. Сегодня доллары обладают ценностью просто потому, что люди договорились между собой, что доллары обладают ценностью. Никаким золотом они не обеспечены.
Адаптационистский подход к красоте напоминает золотой стандарт. Согласно ему красота не обладает собственной ценностью; она приобретает значение лишь потому, что имеет обеспечение – хорошие гены или прямую выгоду. Напротив, дарвиновско-фишеровский взгляд на красоту больше напоминает современные валюты. Красота обладает ценностью просто потому, что у животных развилось согласие, что она обладает ценностью. Она не имеет обеспечения, а потому может эволюционировать сама по себе. Красота, как и деньги, это «социальная уловка», и нулевая модель Ланде – Киркпатрика представляет собой ее математическое описание.
Убежденные сторонники возвращения к золотому стандарту по-прежнему верят, что отход от него безрассуден, нерационален и даже аморален. Подобно этим приверженцам золотого стандарта в эволюции, современные сторонники Уоллеса уверены, что за каждым брачным украшением должен скрываться некий эволюционный горшок с золотом, заполненный хорошими генами или прямыми выгодами, которые определяют выбор полового партнера. Свои убеждения они защищают соображениями гармонии и смысла, а любой другой взгляд тут же объявляют безнравственным.
Эта аналогия также помогает понять, почему «красота просто так» может считаться валидной нулевой моделью эволюции путем полового отбора. Представьте себе, что в следующий раз, когда вы увидите в небе радугу
[82], перед вами тут же возникнет маленький лепрекон
[83] в зеленом костюмчике и пообещает, что на конце радуги вы найдете горшок с золотом. Тогда задайте себе вопрос: «А какова нулевая гипотеза?» Очевидно, нулевая гипотеза состоит в том, что радуга представляет ценность сама по себе, а никакого золота под ней нет. И до тех пор, пока вы не найдете этот горшок на конце радуги и не получите возможность опровергнуть нулевую гипотезу, вам придется ее придерживаться. Точно так же адаптивный выбор полового партнера подразумевает, что за каждой без исключения брачной демонстрацией припрятан горшок с условным эволюционным золотом – хорошими генами и прямыми выгодами. И какова же нулевая гипотеза в этом случае? Очевидно, она гласит, что нет никаких хороших генов и прямых выгод, если только вы не докажете обратное. Обязанность доказательства при этом лежит
[84] на том, кто верит в адаптивный половой отбор. Некоторые из этих демонстраций действительно окажутся индикаторами качества полового партнера. А другие (на мой взгляд, подавляющее большинство) не окажутся. И в метафорических эволюционных лепреконов мы должны верить ничуть не больше, чем в маленьких зеленых, которые пообещают нам золото под радугой!
