Сам доктор Пейнтер по своему умственному складу был слишком консервативен и осторожен, чтобы заинтересоваться новым революционным направлением науки – филогенетикой. Однако вскоре я обнаружил, что новейшие филогенетические концепции и методы жарко обсуждаются чуть ниже, в Ромеровской библиотеке, на еженедельных собраниях Дискуссионной группы по биогеографии и систематике
[95]. Сейчас я понимаю, что то время в Гарварде было золотым веком для филогенетики. Окончив учебу, многие участники этой «революционной ячейки», заседавшей в Ромеровской библиотеке, понесли новые идеи в мир и сделали множество фундаментальных открытий, благодаря которым изучение филогении снова стало важнейшим направлением эволюционной биологии.
Эти еженедельные заседания в начале 1980-х годов оказали глубочайшее влияние и на мою собственную работу. Возможности филогенетических методов захватили меня, и мне страстно хотелось заняться реконструкцией древа семейств птиц. В качестве дипломного проекта я работал над филогенией и биогеографией туканов и бородастиков. Трудясь за столом, который я обустроил себе у подножия исполинского скелета вымершего моа в комнате 507, расположенной в отделе коллекции птиц, я с восторгом рассматривал оперение туканов и анализировал скелетные признаки
[96], выстраивая свою первую филогению. Я счастлив сказать, что с тех самых пор моя работа всегда была связана с лучшими в мире коллекциями птиц. Только вот нафталином от меня больше не пахнет
[97].
Готовясь к выпуску из университета, я начал задумываться, чем же заняться дальше и где подыскивать исследовательскую программу, в которой нашлось бы применение одновременно и моим навыкам наблюдения за птицами, и моему новому страстному увлечению филогенией птиц. Еще до поступления в магистратуру я мечтал попасть в Южную Америку и увидеть там вживую тех птиц, которых я уже знал по тушкам в коллекционных шкафах Музея сравнительной зоологии. (В то время существовало очень мало определителей тропических птиц, поэтому перебирание тушек в музейных коллекциях оказалось лучшим способом познакомиться с южноамериканскими видами, прежде чем встретиться с ними в природе.) Меня тогда очень заинтересовала работа гарвардского аспиранта Джонатана Коддингтона
[98], который использовал филогению пауков для проверки гипотезы об эволюции поведения, связанного с плетением круговых ловчих сетей, и мне хотелось подобным же образом применить филогению для изучения эволюции поведения птиц.
Примерно в это же время я познакомился с Куртом Фриструпом, тоже гарвардским аспирантом, который изучал поведение одной из самых удивительных птиц в мире – огненно-оранжевого гвианского скального петушка (Rupicola rupicola, Cotingidae). Курт предложил: «А почему бы тебе не поехать в Суринам и не покартировать токовища манакинов?» Оглядываясь назад, я должен признать, что из всех профессиональных советов, которые я получал в своей жизни, именно совет Курта сыграл в ней самую важную роль.
Самец гвианского скального петушка (Rupicola rupicola) в пойменном лесу Французской Гвинеи. Фотограф Тангай Девиль
На тонкой веточке, на высоте двадцати пяти футов, среди бликов пронизанного солнцем полога дождевого тропического леса в Суринаме, сидит маленькая глянцевито-черная птичка с очень блестящей золотисто-желтой головой, яркими белыми глазами и рубиново-красными голенями – самец желтоголового настоящего манакина
[99] (Ceratopipra erythrocephala. Весит он примерно треть унции (десять граммов), или чуть меньше, чем две американские двадцатипятицентовые монеты. Из-за коротких шеи и хвоста он кажется немного кургузым и даже неуклюжим для птицы, однако нервная энергичность его стремительных движений тут же развеивает это впечатление. Издав высокий, мягкий, нисходящий свист – пьюууу, – он резко поворачивается в разные стороны, крайне внимательно наблюдая за своим окружением. Время от времени на его свист отзывается с соседнего дерева второй самец, а потом и третий, тоже расположившийся неподалеку. Первый самец тут же отвечает. Совершенно ясно, что все его внимание сосредоточено на социальном окружении. Здесь, в лесу, собрались вместе пять самцов. Они не видят друг друга из-за скрывающей их листвы, но всегда держатся на расстоянии слышимости.
Самец золотоголовой пипры (Ceratopipra erythrocephala), сидящий на токовище в деревьях Северной Амазонии. Фотограф Хосе Аранго
В ответ на свисты соседей первый самец вдруг замирает, как статуя, задрав вверх свой светлоокрашенный клюв. Затем, издав энергичный синкопированный, чуть скрежещущий крик – пьюпрррррпт! – он внезапно срывается с присады и перелетает на другую ветку на расстоянии двадцати пяти ярдов. Через несколько секунд он стремительно возвращается обратно, издавая на лету с ускоряющимся крещендо семь или более криков кью. Траектория его полета имеет слегка S-образную форму: сначала она опускается ниже уровня присады, а потом поднимается выше него. Опускаясь на присаду сверху, он одновременно издает резкий жужжащий звук сззжжжкккт! Едва сев на ветку, самец опускает голову, держа туловище горизонтально к ветке, и поднимает заднюю часть тела, расставив ноги и открывая для обозрения яркоокрашенные голени, которые на фоне черного брюха птицы весьма провокационно смотрятся как пара красных ягодиц. Затем он плавно, как на роликах, пятится вдоль присады мелкими быстрыми шажками
[100] скользящей «лунной походки». Посреди этого движения он на мгновение раскрывает свои скругленные черные крылья, поднимая их вертикально. Продвинувшись задом по ветке на двенадцать дюймов, самец резко опускает и раскрывает веером хвост, снова вертикально разворачивает крылья и наконец принимает нормальную позу.
