Впервые за долгое время я почувствовала себя как дома. Для таких людей, как я, концепция дома несколько отличалась от идеи конкретного дома или квартиры. Будучи дочерью двух врачей, чье обучение требовало от них переездов по всей Англии, я успела пожить в восьми городах, поучиться в шести школах и никогда и нигде не оставаться дольше трех лет. Я пускала корни только для того, чтобы выкорчевать их снова. Я сильно завидовала стабильности и чувству идентичности, которые можно было получить благодаря оседлой жизни в одном и том же месте. Только достигнув двадцатилетнего возраста, я стала благодарна странствиям за то, что они культивировали во мне способность заводить друзей, спокойно принимать перемены и наслаждаться временем в пути. Однако в последнее время, когда темы расовой принадлежности и идентичности у всех на устах, меня регулярно обзывали перебежчиком как в стране, где я родилась, так и в стране, откуда была родом, и я начала задумываться о том, а где именно я в самом деле чувствую себя как дома. Наша квартира в Лондоне в настоящее время стала для нас чужой: незнакомцы спали на нашей кровати, смотрели наш телевизор, готовили на наших сковородках и смотрели в зеркала, где раньше отражались наши лица. Через несколько месяцев они оттуда съедут, а мы вернемся в квартиру, в которой останется аромат приготовленной другими еды и нестиранного белья, а наша почта будет стопкой выситься на столике у двери.
К 10 вечера мы довольно сильно утомились и побрели обратно в купе, где полки были откинуты и превращены в спальные места, одно из которых было крошечным, а другое, напротив, могло вместить двоих взрослых. Мы забросили сумки на меньшую по размеру верхнюю полку, а сами залезли вдвоем на нижнюю, предварительно расправив подушки и одеяла. Джо уже переоделся в полосатую пижаму и поднялся на свою полку, откуда помахал нам.
На следующее утро я проснулась от окрика и увидела миску с куриным бульоном, дымящимся перед моим носом. На часах было всего 6 утра, и мы совсем забыли, что, оставшись в восторге от вагона-ресторана и его меню, накануне заказали завтрак в постель. Едва разлепив веки, я взяла миску, протянутую мне костлявой коричневой рукой; пар от бульона просачивался в мой нос. Рука снова появилась передо мной, на этот раз с двумя пластиковыми стаканами со свежевыжатым апельсиновым соком, а затем с парой соломинок. Благодарные за столь неожиданное вторжение, мы ели в тишине, наблюдая, как на фермах и в деревнях начинается новый день. Пока в остальной части вагона были все еще занавешены окна, мы переместились в вагон-ресторан, наслаждаясь утренней тишиной и спокойствием. Больше никого из пассажиров не было, и мы наслаждались возможностью хотя бы на короткое время представить, что мы единственные в этом поезде. С чашкой кофе с молоком в руке, Джем открыл книгу Эрика Ломакса «Железнодорожный человек», а я достала экземпляр «Японского пленника» сэра Харольда Этчерли.
За неделю до отъезда из Лондона я сидела в гостиной сэра Харольда, девяносто семи лет от роду, жившего на площади Сассекс, с видом на Гайд-парк. Высокий и бдительный, с полупрозрачной кожей, сэр Харольд провел со мной утро, обсуждая тот период своей жизни, который он провел в качестве японского военнопленного. В апреле 1943 года он был одним из 7000 членов «F» Force, перевезенных на очередных поездах из Чанги в Сингапуре в Банпонг в Таиланде для строительства Тайско-Бирманской железной дороги, более известной в настоящее время как «Железная дорога смерти». Надеясь, что железнодорожное сообщение между двумя странами облегчит их вторжение в Индию, японцы захватили рабочую силу в виде пленных союзников, которые томились в тюрьме Чанги, считавшихся слишком больными и непригодными для работы в других местах. Под видом перемещения их на север в «медицинские лагеря», где, как предполагалось, было больше продовольствия и возможностей для восстановления сил, японцы подвергли мужчин принудительному труду. После прибытия в Банпонг заключенные провели следующие четыре недели, пешком преодолев более 300 километров до Канчанабури, где их отправили на работы по строительству железной дороги. Британские, голландские, австралийские и американские заключенные, а также призывники из Бирмы, Малайзии и Таиланда, погоняемые проволочными кнутами, бамбуковыми прутьями и кулаками, трудились по восемнадцать часов в день, получая всего 250 граммов риса и горсть бобов. Пострадавшие от холеры, бери-бери, дизентерии, денге и пневмонии, мучимые тропическими язвами, которые зачастую приводили к ампутациям и смерти, мужчины за 14 месяцев построили 400 километров железнодорожных путей, или 600 километров, включая подъездные пути, – при этом на каждую проложенную шпалу приходилась одна загубленная человеческая жизнь.
С неверием я выслушала, какие ужасы, приведшие к гибели порядка 12 300 военнопленных и 90 000 азиатских рабочих, довелось пережить этому ныне довольному жизнью девяностолетнему старику. К тому времени, когда сэр Харольд был возвращен в Чанги в декабре того же года, погибло более 3000 военнослужащих «F» Force, а еще 3000 человек были госпитализированы, в результате чего лишь около ста человек, включая сэра Харольда, все еще считались пригодными для работы. Его отправили строить взлетно-посадочную полосу для японских пилотов камикадзе.
– Немногие знают, но на этой взлетно-посадочной полосе теперь находится нынешний аэропорт Чанги, – сказал сэр Харольд, потирая верхушку своей трости. – Эти пилоты скорее были сумасшедшими, чем храбрыми, – или обладали и тем и другим качеством одновременно. Существовало две эскадрильи, и, когда они направлялись в атаку, всегда был шанс, что они уже не вернутся.
Сэр Харольд оставался в Чанги до конца войны, он описал этот период как «не самый плохой», «как обычная работа с девяти до пяти, хотя еды нам, конечно, не хватало».
В своих мемуарах сэр Харольд объединил записи из своего военного дневника с 1942-го по 1945-й, в котором был восьмимесячный разрыв времен работы на железной дороге. Под неусыпным надзором японских охранников ему не удалось вести свой дневник, но он тайком делал заметки на клочках бумаги и лоскутах, которые сейчас хранятся в Имперском военном музее в Лондоне. Заявив, что немногое помнит из тех времен, сэр Харольд мягко отбивался от моих вопросов. Хотя я и осталась разочарованной тем, что он не захотел дать больше информации, я покинула его дом с экземпляром мемуаров и решением проехать по его пути от Сингапура до Канчанабури и посетить сохранившуюся часть той самой железной дороги, по которой до сих пор курсируют пассажирские поезда между Нонг Пла Дук и Нам Током, пересекая мост через реку Квай. Наш нынешний путь из Таиланда в Малайзию и Сингапур был действительно необычной частью расследования, в ходе которого мы повторяли путь сэра Харольда из Сингапура в Канчанабури.
В малайзийском пограничном городе Паданг Бесар к поезду прицепили еще два вагона, а пассажиры сошли для прохождения иммиграционного и таможенного контроля, что позволило нам прогуляться по платформе и поискать, где можно выпить кофе и немного развлечь себя. Просматривая меню в кафе наверху, я обнаружила, что Джо выглядит уже не таким бодрым, как накануне: на лице щетина, под глазами темные круги – это выдавало в нем новичка в ночных переездах на поезде. Я спросила его, нравится ли ему «Специальный экспресс», Джо закрыл глаза и покачал головой.
