Мы не успевали на свой последний поезд обратно в Бангкок, но уже оценив, как работают (или, вернее сказать, не работают) тайские железные дороги, мы решили попытать удачу и прибыли в Нам Ток, где обнаружили, что поезд задерживается, а на платформе уже столпились пассажиры. Нам Ток находился в конце функционирующей железнодорожной ветки, конец дороги уходил прямо в кусты, шпалы заросли травой. Мы с Джемом стояли в открытом дверном проеме, когда поезд замедлился, приближаясь к Виадуку Вампо, и стал заезжать на деревянные подмостки, словно сам был не уверен в том, что они выдержат его вес. С грохотом съезжая вниз, поезд издавал скрип и стоны, я задержала дыхание, убежденная, что сейчас под нами обрушится мост и мы полетим в реку. Чуть более года спустя ветка была полностью перестроена, более тяжелые перекладины непрерывной сварки прикрепили к бетонным шпалам, и с тех пор поезд смог двигаться быстрее и почти всегда ходил по расписанию. Но для меня прелесть заключалась именно в его невзрачности. Более смелые пассажиры на ходу выглядывали из дверей, их футболки развевались на ветру, когда они пытались ухватить мокрые листья на расстоянии вытянутой руки. Широко раскинувшаяся по джунглям река молочно-коричневого цвета была грязной от дождей, но красивой; рестораны и дома выстроились у ее берегов, деревья, одно другого выше, отражались в ее воде. Разглядывая пещеры и скалы, пока поезд мчался к мосту Тхам Красе, я все больше испытывала трепет по поводу неурядиц и испытаний, с которыми столкнулись рабочие, и ожидала приближения к мосту на реке Квай, которая, как выяснилось, на самом деле является не рекой Квай, а рекой Ме Клунг. Во время написания «Моста через реку Квай» французский автор Пьер Буль по причине собственной лени совершил ошибку, приписав нахождение железной дороги не той реке. Когда поклонники книги и одноименного фильма Дэвида Лина приехали сюда в поисках моста, тайцы быстро приняли решение переименовать реку в Кхвэяй, что означает «большой Квай», что успокоило туристов.
В нескольких километрах от моста Тхам Красе поезд сломался. В течение пятнадцати минут после того, как мы остановились, вагон наполнил запах горячего масла, и я посмотрела из окна туда, где лоточник, воспользовавшись ситуацией, уже прикатил свою повозку и начал печь свежие ханом буанг – блины с яйцом и креветками в апельсиновом соусе. Прошло более двух часов, проводники выказывали мало признаков беспокойства, они ходили по вагонам с пакетом крыжовника, покрытого чили и сахаром, предлагая его пассажирам. Бродя рядом с рельсами, я заглянула в пустую кабину и обнаружила, что машинисты курят, стоя в траве. Я уже не надеялась увидеть этот мост в закатных лучах. Мазки цвета индиго уже начали появляться на небе, и, даже если бы мы все еще находились в движении в этот момент, тьма бы опустилась на землю задолго до того, как мы прибыли. Ожидая починки поезда, я заметила монаха в бордовых одеждах, который не удивлялся происходящему и тем более не переживал. Я поняла, что могу вздохнуть, пройтись по вагону, при этом испытывая злость и раздражение, – но при этом мы все равно не сдвинемся с места – или я могу использовать это время, чтобы почитать, насладиться теплым дождем, попробовать блины и крыжовник. Эта железная дорога служила мемориалом путешествиям на поездах; жаловаться на задержки было даже неуместно, ведь мы находились на деревянных шпалах, проложенных умершими от этой адской работы людьми.
Ночевка на борту была неплохой идеей, поезд с установленным новым двигателем двигался в сторону в Тхам Красе. Через час мы добрались до реки, но до того, как мы ее пересекли, поезд остановился, и пассажиры собрались у окон. Длинный сигнал предвещал наше прибытие, и мы сначала медленно продвинулись вперед, а затем с шумом и скоростью заехали на мост. Словно почтенная гранд-дама, поезд за две минуты перебрался на другую сторону, бесконечно срабатывали вспышки камер туристов, которые с нетерпением ждали этого момента. Темное небо отражалось в реке, где плавучая деревня с крытыми соломой ресторанами переливалась золотыми огнями. Фонари отбрасывали тени, напоминавшие призраков, на боковые стороны поезда, – эти неясные фигуры обхватывали крышу длинными черными пальцами. По другую сторону моста я в последний раз обернулась назад и настроилась на возвращение в Бангкок. В тусклом освещении вагона я пробежалась по записям в блокноте и начала читать то, что сказал мне сэр Гарольд о своих последних днях, когда его перевезли из Канчанабури обратно в Чанги, сразу же после взрыва атомной бомбы:
«Японцы, конечно, полагали, что взрыв был мощным землетрясением, которое действительно могло произойти в реальности, но только когда мы снова получили доступ к радио, узнали, что произошло на самом деле. Что меня особенно потрясло, так это то, что бомба заставила императора Хирохито покинуть престол. В Японии царил страшный голод, о котором британцам неизвестно, – хотя не знают они и о большей части мира за пределами Британии, потому что их не учат истории других стран, – но еще меньше людей знает о попытке государственного переворота офицерами среднего уровня армии Японии, которые не собирались сдаваться. Императору пришлось отправить члена своей семьи, чтобы отдать личный приказ командиру Юго-Восточной Азии прекратить это. Я всю жизнь понимал, что вокруг атомных бомб возникало и возникает множество вопросов этического характера, и я думаю, что память о взрывах навсегда останется в сознании людей, но в этом смысле у меня предвзятое отношение – ведь они спасли мне жизнь».
Глава 5
Атомные бомбы и поезда-пули
Тецуси Йонедзава взял за руку мать и заскочил в трамвай «Хироден»
[19] в Хиросиме. На часах было около 8 утра, пик лета, в трамвае, казалось, было более двухсот человек, которые ехали по своим делам в этот понедельник. Сесть было негде, поэтому одиннадцатилетний Тецуси пробрался к середине трамвая, задыхаясь от жара потных тел людей вокруг, болтающих и приветствовавших друг друга. Вскоре они прибудут в дом его бабушки в Фунайри. Пятнадцать минут спустя трамвай ехал мимо универмага Фукуя, как вдруг небеса разверзлись и все осветилось светом ярче тысячи солнц. Стекла разбились, взорвались здания, повсюду распространился запах крови. Летнее утро стало черным, как ночь. Пыль и пепел заполнили небо Хиросимы, а звенящую тишину, последовавшую за взрывом, заполнили крики и плач. Весь город вокруг него горел и истекал кровью, но Тецуси и его мать остались невредимы; прочность стального трамвая выдержала взрыв.
Ныне 81-летний Тецуси вытер апельсиновый сок с губ и пристально посмотрел на нас из-под своих морщинистых бархатных век.
– Для меня японские поезда являются символом силы.
Когда 6 августа 1945 года атомная бомба взорвалась в Хиросиме, город почти сравняло с землей; остались только остовы нескольких зданий и парочка камфорных деревьев
[20], но поезда возобновили работу почти сразу. Чувствуя необходимость бежать куда глаза глядят, Тецуси и его мать со всех ног рванули сквозь липкие, грязные, черные капли дождя, который обрушился на город; пепелища дымились и шипели. Прибыв на станцию Ягути, они нашли три поезда на путях и более тысячи людей, пробирающихся через мертвые и корчащиеся от боли тела.
