Спросонья нащупав наручные часы, я перевернулась на бок и покосилась в окно, задаваясь вопросом, почему мы остановились. Я облокотилась на руку и стала прислушиваться. Воздух был кислым от застоявшегося запаха Marlboro Reds, поэтому я зарылась носом в шарф, ожидая толчков и тряски, характерных для смены локомотива, или успокаивающего мерного топота сапог охранников.
Ничего.
Несколько минут я лежала, глядя на Джема, мирно посапывающего под одеялом, искренне желая, чтобы он проснулся, но надежда моя быстро угасла, и, судя по всему, в соседних купе тоже все спали. Роальд Даль
[48] называл это «ведьминым часом» – особый момент посреди ночи, когда каждый ребенок и каждый взрослый находится в глубоком, глубоком сне, и все темные сущности выходят из своего укрытия и правят бал. Я укуталась в ворох одеял из искусственного меха и, переместившись к окну, заглянула за занавеску, которая была сырой от холода. За окном меня ожидала только беспросветная темень. Мы остановились посреди бескрайней пустоты. В поле зрения не было ни фонарных столбов, ни домов или других поездов; в темноте не видно было никаких огоньков, равно как и других признаков жизни. Мы остановились даже не у платформы.
До сих пор я воспринимала любые аспекты нашего путешествия как должное, но теперь я почувствовала, как где-то внутри растет паника. О нас опять доложили? Петр фотографировал, высунувшись из окна? Или, может быть, я всему виной? Обычно мне удавалось улизнуть, чтобы сделать заметки в тайне от всех, но я знала, что за нами постоянно следили, и, видимо, теперь меня арестуют власти. Они заставят меня написать извинение и прочитать его на пресс-конференции или вынесут приговор в виде пятнадцати лет каторжных работ. То, чего я боялась, наконец произошло. Паранойя потихоньку заполняла меня изнутри, и я была уверена, что уже никогда не смогу покинуть эту страну. Дрожа, я сползла обратно на полку и легла, свернувшись в клубок, и тут поезд плавно тронулся, и луч белого света прорезал занавес. Я увидела, что мы подъезжаем к станции. И там, бок о бок, высоко на стене здания вокзала, два хорошо освещенных лица Ким Ир Сена и Ким Чен Ына, сияли улыбками, взирая на меня. Они олицетворяли радость: отеческую добродушную радость при взоре на родную землю. Не останавливаясь, поезд начал набирать темп, и вскоре Кимы остались позади. Это была всего лишь временная остановка за пределами станции. Успокоившись, я легла, достала телефон и начала смотреть видео детей во время шоу в детском саду, а поезд тем временем мчался по побережью в портовый город Вонсан.
В динамиках трескуче играла старомодная музыка. Был ранний вечер, и мы собрались на краю главной площади в Вонсане, чтобы посмотреть, как более тысячи корейских студентов принимают участие в массовом танце в рамках подготовки к предстоящим празднованиям семидесятой годовщины. Женщины были одеты в красочные чима джогори, а мужчины – в белые рубашки и красные галстуки. Танец очень напоминал шотландский; взяв друг друга за руки и делая танцевальные шаги до-си-до по кругу, они, казалось, наслаждались собой и происходящим, а гиды аплодировали и радостно поддерживали их. Мистер Сонг потянул нас в круг одного за другим, сказав, что мы можем присоединиться к танцу. Никому из нас не хотелось прерывать их, и мы неловко переминались рядом с кругом, выжидая, кто решиться вклиниться первым. Ощущения напоминали страх первого дня в новой школе. Джефф отважился присоединиться, как вдруг мистер Сонг появился из ниоткуда, схватил меня за руку и засунул ее в ладонь высокого человека, который отпустил свою партнершу и начал вести меня в танце, не моргнув глазом. Я слишком смущалась, чтобы смотреть по сторонам, но потом заметила, что Джем танцует с девушкой, которой пришлось уступить место мне. Она старалась, чтобы его движения хотя бы отдаленно напоминали танец, смеялась и терпеливо направляла его. Это то, чего я так ждала всю неделю. Сейчас, держась за руки и кружась в танце, мы стали единой неразрывной цепью из молодых людей, которые просто весело проводят время. Между мной и высоким северокорейцем с теплыми руками была только музыка и энергетика. По телу пошли мурашки, и я почувствовала, как слезы проступили на глазах. Это были не слезы грусти, сочувствия или жалости, скорее прилив ностальгии: мне вспомнилось, что, когда мы были маленькими и не обремененными предрассудками, мы играли со всеми, не заботясь о том, кто они и откуда.
Музыка прекратилась, и аудитория разразилась аплодисментами, мы поклонились, поблагодарили наших партнеров и отошли в сторону, ликуя. Пока остальные члены группы присоединялись к следующему танцу, я подошла к Нику, который пребывал в восторге от зрелища. Он склонился ко мне и произнес:
– Знаете, здесь нет ничего – кроме жестокого угнетения, конечно, – что не напоминало бы европейское общество лет сто лет назад, когда все уважали глав государств и во время торжеств выходили на городскую площадь, чтобы потанцевать. Если все это сейчас было пропагандой, то это определенно триумф. Я проникся.
– Правда? – спросила я.
– О, конечно. Я бы рекомендовал всем приехать и увидеть все своими глазами, чтобы составить свое личное мнение. Я видел вещи похуже, чем здесь, в Глазго и на севере Англии. Даже в бедных кварталах здесь чисто и опрятно, есть очень аккуратные и симпатичные дома. Никто не страдает ожирением, все выглядят здоровыми, и далеко не все здесь по-советски серое. В этой стране есть действительно много хорошего, и я думаю, что люди должны приезжать, чтобы увидеть это лично.
Впервые с тех пор, как мы прибыли в Северную Корею, нам позволили вернуться в отель без сопровождения, а показалось, что нам только что дали разрешение на то, чтобы раздеться догола и сделать сальто назад. Шум толпы напомнил мне о возвращении домой после летнего фестиваля в Гайд-парке, хотя на улице и не валялись пустые банки Strongbow, под деревьями не лежали люди, напившиеся в хлам, а в сточных канавах не было остатков козьего карри и деревянных вилок. Пожилые женщины подметали листья в свете фонарей, и, хотя на улице было темно, совсем еще маленькие дети шли домой в одиночку, потому что здесь было безопасно делать это без взрослых. В наблюдениях Ника многое было похоже на правду.
На следующее утро я сидела в автобусе и ждала, пока остальные выйдут из отеля. Пара мужчин околачивались рядом, курили и разговаривали с нашим водителем, а в это время человек на велосипеде, проезжая мимо них, затормозил на мгновение, засунул руку в куртку и вытащил фотоаппарат. Молниеносно он передал его одному из мужчин, который сунул его в карман, не сказав ни слова, и продолжил курить как ни в чем ни бывало. Все произошло с такой скоростью, что я даже подумала, что мне это показалось. Либо я только что стала свидетелем секретной операции, либо паранойя завладела моим разумом. Я решила поговорить с Джеффом, как только увижу его.
Когда мы сели в поезд в последний раз, меня одолела грусть из-за того, что наша поездка подходит к концу. Поездка из Вонсана в Пхеньян должна занять чуть более восьми часов, и у нас останется всего один день в столице, прежде чем мы отправимся обратно в Пекин. И в то же время я испытывала облегчение. Эти девять дней тянулись очень долго, и мне уже поднадоело быть вежливой и бдительной. Даже Боб подавлен, на коленях у него лежал коричневый конверт с семейными фотографиями, пересматривая которые, он поднимал свой дух. Последние пару дней он пытался дозвониться жене, но все безуспешно. Он передал фотографии мне и Джему и указал на своих внуков и Бренду, улыбающуюся даму со светлыми вьющимися волосами.
