Первым местом, куда мы решили отправиться, был дворец Потала – резиденция покинувшего страну в 1959 году далай-ламы. Расположенный на вершине Красной горы, дворец с видом на долину Лхаса был виден почти из любой точки города – одно из немногих напоминаний о том, где мы действительно находились. Подобно рядам упавших костяшек домино, две лестницы зигзагами огибали крепость с побеленными стенами и деревянными окнами. Эта часть дворца принадлежала правительству, а красно-желтый комплекс, возвышающийся позади, был оставлен монастырю. Расположенный в сердце тибетского буддизма, дворец служил местом паломничества для тибетцев, особенно кочевников, которых можно было увидеть павшими ниц на тротуаре. На руках у них было то, что напоминало старые прихватки, они вздымали руки в воздух, а затем падали на колени и тянулись к дворцу, делая метущие движения руками по земле. На большинстве паломников также были наколенники. Рассматривая дворец, я наконец расслабилась. Наконец-то я увидела то, что хотела. Это был настоящий Тибет. Конечно, за исключением китайского флага, который был воткнут сверху, будто крошечный средний палец.
Во время досмотра военными на входе во дворец я заметила ведро конфискованных зажигалок, что, несомненно, должно было помешать китайским экскурсионным группам курить рядом с дворцом, хотя циник во мне засомневался, а не для того ли это, чтобы избежать спонтанных актов самосожжения. В 2012 году два тибетца подожгли себя возле храма Джоханг в центре города, где монахи ранее принимали участие в антикитайских протестах, а китайское правительство приняло меры по обеспечению безопасности, чтобы это больше не повторилось, превратив Лхасу в объект, достойный пера Оруэлла, усыпанный камерами видеонаблюдения, перекрытыми дорогами и передвижными полицейскими участками. Даже во дворе дворца китайские охранники в оранжевых огнезащитных комбинезонах и тяжелых сапогах проталкивались сквозь толпы, хватая любого, кто слишком долго останавливался у святынь. Пока мы с черепашьей скоростью поднимались по лестнице, а рядом шли пожилые тибетцы с внуками на спинах, я спросила Джампу, почему охранники были в огнезащитных костюмах.
– Слишком много свечей, – сказал он, улыбаясь.
– Свечей? – Марк расхохотался. – Эти монахи зажигают свои свечи уже сотни лет и никогда не нуждались в китайских пожарных с огнетушителями.
То, что с нами был Джампа в качестве гида, само по себе было прекрасно, но в то же время вызывало проблемы, аналогичные тем, с которыми мы столкнулись в Северной Корее. Разница была в том, что Джампа знал ответы на наши вопросы, а мы знали, что он не может их озвучить. Ему нужна была эта работа, и нам не хотелось втягивать его в неприятности, но у нас было всего четыре дня, чтобы получить максимум информации.
Подъем по лестнице стал испытанием для Джема, чья высотная болезнь сковывала его нижнюю половину тела, а у меня проявлялась через дискомфорт в шее и голове. Марк же не испытывал особых проблем и энергично продвигался вперед, оглядываясь назад на нас с терпением собаки на поводке. Вспоминая «годы игры в регби», результатом которых стали «уж слишком мускулистые бедра», Джем с трудом переносил ноги со ступени на ступень и тяжело дышал. Я выудила ингалятор из сумки и дала ему, предложив сделать пару пшиков для облегчения дыхания. Он посмотрел на «Вентолин» с подозрением, а мы втроем остановились и ждали, решится ли он воспользоваться лекарством.
– Давай, чувак, попробуй, – призвал его Марк.
Джем нахмурился:
– Ты уверена, что это безопасно?
– Правда, все будет хорошо, – пообещала ему я, – хуже точно не будет.
В этом я ошиблась. После двух пшиков следующий час он провел не только не в состоянии ходить, но и мучаясь от учащенного сердцебиения и паники.
Когда мы оказались во дворце, Джампа отвел нас прямо в главный зал, где находился трон далай-ламы. В зале, где потолок подпирали красные колонны, украшенные резными павлинами, деревьями и розами, было полно шумных китайских туристов в анораках, столпившихся у трона. Они бросали в его сторону белые ритуальные шарфы хадаки. Сам трон был почти незаметен под шарфами, которые напоминали кучу белья для стирки, небрежно брошенного на стул. Нити дыма струились от палочек, и я отступила к стене, вдыхая расслабляющий запах и ожидая, пока рассосется толпа, чтобы можно было двигаться дальше. Два морщинистых монаха в традиционных одеждах сидели неподалеку и смотрели видео на золотом iPhone, при этом хихикали, как школьники, потом один из них увидел, что я наблюдаю, и стал расспрашивать Джампу обо мне. Тот жестом подозвал меня к монаху, который схватил меня за руки и начал что-то быстро говорить на тибетском. Джампа переводил: «Он охраняет зал далай-ламы с 1991 года и рад видеть вас здесь, потому что вы из Индии. Тибетцы благодарны Индии за то, что его Святейшество в безопасности».
Монах продолжал улыбаться и тараторить, что заставило меня захотеть обнять его и расплакаться у него на плече, и тут Марк и Джем подошли посмотреть, что у нас происходит.
– Я наполовину индиец, – сказал Марк. – Это тоже должно считаться.
– И я мог бы быть индийцем, – добавил Джем.
Увидев, что нас теперь больше, монах передал iPhone своему другу и подал сигнал, чтобы мы его подождали. Мы наблюдали, как он, пробираясь через наваленные шарфы, поднялся к трону далай-ламы и извлек три золотых шелковых шарфа с его сиденья. Он вернулся и повязал каждому из нас по шарфу. Его глаза, покрытые пеленой катаракты, блестели от слез, он говорил с нами, а затем снова сжимал наши руки. Джампа сказал: «Он очень тронут, что вы проделали такой долгий путь, чтобы увидеть Тибет. И хотел бы, чтобы вы привезли эти шарфы в свой дом в качестве благословения и напоминания о Его Святейшестве».
Я погладила шарф и поблагодарила монаха, прежде чем отойти; мои глаза тоже были на мокром месте. Следующие два часа мы бродили по дворцу, заглядывая в чайные комнаты, спальню далай-ламы и восхищаясь видом гробниц, где покоились мумифицированные останки предыдущих семи далай-лам. Джампа объяснил, что нынешний (14-й) далай-лама при поддержке ЮНЕСКО должен будет решить, будет ли он похоронен здесь. Хотя и маловероятно, что Китай допустит создание такого места паломничества. Копируя поведение других посетителей, я старалась не наступать на пороги каждый раз, когда мы входили в новую комнату или зал, пока Джампа не прошептал, что это китайское суеверие, а не тибетское, и я тут же перестала ему следовать. Даже самый маленький жест неповиновения казался мне стоящим.
– Как думаете, они часто дают такие шарфы туристам? – спросил Марк, когда мы покинули тронный зал, но в течение следующих двух часов мы ни разу не увидели никого больше в золотом шарфе, как у нас.
Из-за своего расположения и богатых природных ресурсов Тибет немало страдал, но в 1950 году все стало значительно хуже, когда Китай осуществил полномасштабное военное нападение на регион, заставив лидеров страны подписать договор, который привел к военной оккупации. В 1959 году крупное восстание против китайцев привело к тысячам тибетских смертей – инцидент, который правительство Китая отрицает – и заставило Тензина Гьяцо, далай-ламу, бежать из дворца Потала и искать убежище в Дхарамсале в Индии; более 80 000 тибетцев последовало за ним. «Культурная революция» развернулась в Китае в середине 1960-х годов, приведя к осквернению почти всех монастырей Тибета, разрушению библиотек и уничтожению картин. Ханьцы заполонили Тибет под предлогом развития региона, однако их основной целью была добыча местных ископаемых богатств – меди, золота и серебра, при этом никто не заботился о загрязнении природы и массовом опустошении и разрухе. Антиправительственные протесты и самосожжения монахов, монахинь и простых тибетцев привели к тому, что китайцы создали программу «патриотического воспитания», которая вынуждала всех тибетцев публично осуждать далай-ламу. Сегодня изображения далай-ламы запрещены по всей стране, и дома тибетцев регулярно подвергаются обыскам, обнаружение любого связанного с Его Святейшеством артефакта может привести к жестоким наказаниям.
