– Друг, – сказал мне водитель.
– Погодите-ка, – сказал Марк, забираясь в машину, – что этот человек здесь делает?
– Друг. Турфан.
– Он твой друг? И ты бесплатно завезешь его вместе с нами в Турфан?
Пухлый мужчина вздохнул и почесал лицо, покрепче вцепившись в ручку над пассажирской дверью.
– Нам придется уместить как минимум эти два рюкзака у кого-нибудь в ногах, – сказал Джем, пытаясь их запихнуть.
Водитель поговорил по телефону с другом, который владел английским лучше, чем он сам, и передал мне трубку.
– Привет?
– Привет, вы ехать в Турфан? – спросил голос.
– Да, но нас трое. А места для вещей не осталось.
– Да, место.
– Нет, нет места!
– Вы платить маленькие деньги.
– За что?
– Платить 30 юаней.
– За что?
– Передайте телефон водитель.
Я отдала телефон обратно, разделила лаваш на три части и поделилась с Джемом и Марком; становилось понятно, что мы можем застрять тут надолго. Чтобы не выглядеть грубой – все-таки мы уже попытались выставить его из машины, – я предложила свой кусок пухлому попутчику, который уже довольно удобно разместился. Он кивнул и начал есть лаваш, периодически поглядывая на водителя, который все еще говорил по телефону. Марка, тоже жующего хлеб, было практически не видно за огромным чехлом для фотоаппарата, а Джем стоял у автомобиля, ожидая, что наш попутчик подвинется и освободит ему немного места. Более двадцати минут спустя Марк окончательно потерял терпение.
– Это немыслимо, – сказал он, – давайте выйдем и поищем другое такси.
Осознав, что он вот-вот потеряет своих клиентов, водитель вышел из машины и вытащил своего друга с заднего сиденья, тот жалобно вздохнул на выходе, вся его жилетка была усыпана хлебными крошками. Водитель вновь набрал номер своего переводчика и передал мне телефон.
– Да?
– Привет, еще 20 юаней, и вы ехать, вы трое.
– 20 юаней? За них он оставит своего друга здесь и не возьмет с собой?
– Скажи, что мы готовы их заплатить, – сказал Марк. – Но передай водителю, что мы и так уже достаточно разочарованы и просто не в настроении торговаться.
Пухлый мужчина, который за время пребывания в машине не сказал ни слова, сейчас направлялся к местной чайхане, и в это же время мы наконец тронулись с места, проехали по городу и теперь двигались по сельской местности.
– Будем считать это налогом на удобство, – сказал Марк. – Мы заплатили за то, чтобы крупный парень просто не ехал с нами на заднем сиденье.
После этого не самого приятного случая никто больше не пытался выудить из нас деньги за время пребывания в Турфане. Никто нас не останавливал, не арестовывал и не прикладывал нож к каким-либо частям тела. Мы гуляли по городу, объедались кебабами на гриле и осматривали мечети – и ни разу не слышали призывы к молитве. Мы решили, что, скорее всего, ЭйДжей просто оказался любителем нагонять страх. Первоначально бывшее племя номадов, которые правили в восьмом веке в Монголии, и говорящие на турецком уйгуры когда-то были одними из доминирующих этнических групп в Синьцзяне, где произошли массовые убийства и кровопролития во время гражданской войны в Китае. При поддержке СССР уйгурское население провозгласило регион независимым государством Восточный Туркестан в 1949 году, но уже спустя несколько месяцев потеряло власть, когда коммунисты вернули бразды правления в руки центрального правительства. Хотя Синьцзян и оставался «независимым регионом», контролировал его Пекин; его заполонили китайцы хань, отнимая работу у местного населения и постепенно меняя культуру и обычаи. После событий 2001 года, когда уйгуров обнаружили в лагерях «Аль-Каиды» и произошла серия терактов с использованием бомб и холодного оружия, власти приняли решение ограничить распространение мусульманских традиций, аргументируя это тем, что они сеют смуту и волнения. Однако группы борцов за права человека и аналитики китайской этнической политики обвинили Пекин в умышленном преувеличении количества терактов и объяснили подобные действия угнетением мусульманского населения: женщины должны были находиться без хиджабов на публике, возможности для трудоустройства уйгуров были сильно ограничены – было запрещено носить бороды, молодым людям не разрешалось посещать мечети, в школах уйгурский язык заменили на китайский, детям отныне не позволялось давать мусульманские имена, а за браки между китайцами и уйгурами выдавали субсидии, так как таким образом хотели избавиться от уйгурской культуры и обычаев. Многие критики сравнивали все это с затруднительным положением, в которое был поставлен Тибет, однако сложно угадать, где проходит тонкая грань между правдой и вымыслом. Почти каждый отчет о насильственных действиях, который публиковало государственное новостное агентство «Синуа» в социальной сети Weibo, практически немедленно удалялся. Местное население не горело желанием давать интервью журналистам, которым, в свою очередь, начали ограничивать въезд и даже пересечение территории региона.
Срок наших китайских виз уже почти подходил к концу, у нас оставалось буквально несколько дней на то, чтобы осмотреть этот город-оазис, посетить его базары и рынки, где лежали целые горы дынь, кураги и изюма, а в воздухе стоял насыщенный сладкий аромат только что разрезанных гранатов. Под одинокой лампой коптились тощие куры на вертелах, пожилые уйгурские мужчины предложили нам присесть рядом с их юными покупателями, которые тут же подвинулись, чтобы освободить нам место, продолжая распивать чай и болтать, – наше присутствие их нисколько не смутило. С помощью англоговорящего гида нам даже удалось пообщаться с молодежью: сначала они неохотно отвечали на наши вопросы, но чай и дамплинги с бараниной растопили лед недоверия. Наверное, нам помогло то, что выглядели мы как самые обычные, а скорее как несчастные и уставшие туристы, которые просто пришли на рынок за покупками и чтобы отведать лапши, а не как пронырливые журналисты, и в итоге нам удалось выудить из них несколько довольно удручающих историй, которые совпадали с западными предположениями о подавлении населения властями. Молодых уйгуров часто останавливает полиция с требованием передать на досмотр мобильные телефоны, а над мечетями установлены камеры наружного наблюдения, которые контролируют, не входят ли они туда помолиться. У многих уйгурских мужчин имеются тонкие усы, но вот бороды иметь не позволяется, а женщинам разрешено покрывать головы только тонкими шелковыми шарфами, а не традиционными хиджабами, за ношение которых полагалось наказание.
Как-то днем, когда мы ехали по пустыне Такла-Макан, чтобы увидеть Огненные горы, и несколько часов пробирались по впечатляющим песчаным дюнам красного цвета, вокруг не было ни души. Со стороны этот регион воспринимался как крайне экзотический и загадочный, малопосещаемый туристами и даже пугающий, хотя когда-то он служил эпицентром цивилизации, распространяя свое влияние и на восток, и на запад. Это северное окончание Великого шелкового пути стало прародителем современной еды, искусства и инфраструктуры – начиная от местной выпечки треугольной формы с сочным мясом – самсы – до кяризов – подземных гидротехнических систем, построенных вручную более 2000 лет назад без использования какого-либо оснащения, которые по сей день снабжали виноградники Турфана водой. За последние семь месяцев я начала поистине восхищаться британским разнообразием и тем фактом, что в нашей стране многочисленные культуры и вероисповедания соседствовали и пребывали в относительной гармонии и единении. За исключением Нью-Йорка, во многих мегаполисах мира доминировали местные этнические большинства, что неизменно заставляло ощущать себя не совсем в своей тарелке. Но здесь, в Турфане, мы абсолютно свободно чувствовали себя рядом с местным населением – с узкими глазами с радужкой орехового, зеленого и даже голубого цвета и светлыми или темными волосами, торчащими из-под тюбетеек.
