Главными представителями этой ветви офитов были Каиниты, о которых мы уже говорили. Они объявили себя врагами Моисеевых доктрин, чтобы доказать свое пренебрежение ко всем иудейским законам и презрение к материи, над которой правит Иегова, потому они рекомендовали все пороки, запрещенные этим богом, все удовольствия и всякое развратное поведение. На самом деле, они предавались этому, по данным их противников, с ужасающей распущенностью, «и это, – по словам Маттера, – в насмешку над злыми ангелами, для которых они тем самым практиковали действа, оскорбляя их странными заклинаниями»
[1110]. Согласно им, Каин являлся пневматиком, превосходным существом, обладающим высшим знанием, за которое стал преследоваться Йалдабаофом, сумевшим создать лишь несовершенный и грубый мир; и только освобождаясь от всех обретенных законов, еретики намеревались совлечь с себя иго демиурга
[1111].
Начиная с VI-го века Офиты, обозначенные Оригеном как пронизавшие многочисленные секты своего времени, больше не фигурируют в истории. Тем не менее, они продолжились в школе Карпократа, наиболее характерные принципы которой очень схожи с позицией Каинитов, и от которой произошли Барбелониты, Фибиониты, Продикиане и Адамиты
[1112], но у которой почти не обнаруживается никакого следа эоногонии и системы эманаций
[1113]. Подобное можно сказать и о Павликианах, крупной партии, хотя и уничтожавшейся императорами Восточной Римской Империи, но существовавшей еще в XIII-м веке в Далмации и во Фракии: позаимствовав некоторые религиозные мнения у Офитов, Павикиане абсолютно отбросили всякую валентинианскую и офитическую эоногонию
[1114]. В свой черед, они взяли определенные из своих идей у Евхитов, одна из ветвей которых, как мы уже говорили, проповедовала мнения очень похожие на представления Люцифериан. Мы видим, какие взаимоотношения кровного родства соединяют все секты и насколько сложно, особенно в настоящей неясности, в коей пребывают все древние рассказы, их касающиеся, их различить и их методично классифицировать. И все же, возможно установить между ними некоторые четкие и выделяемые отличия, опираясь лишь на их основополагающие догмы.
Не сложно, например (и этот один пункт нам интересен в нашей теме), показать, насколько глубоко отличается гностическая и офитическая теогония от мировоззрения, изложенного во второй части исследования, и с которой соотносится доктрина Тамплиеров. Основу данной теогонии составляет система эманаций: это эоны, незаметно ниспадающие от несотворенной сущности парами вплоть до последних разрядов существа. Эта великая метафизическая эпопея, начинающаяся в Боге, чтобы получить развязку на земле, что сильно отличается от привычного определения катарского первоначального или умеренного дуализма. Здесь не только два бога – высший бог, начало добра; и низший бог – начало материи и зла. В Битос, верховном боге, валентинианский гностик почитает Софию, неуклюжую созидательницу и ее сына Христа, поднявшего мир из ничтожного состояния. Для гностика-офита поклонения обязательны одновременно для Битос, Софии, Йалдабаофа, создателя земного творения, и Офиоморфоса, гения зла. Огдоада, эманация, андрогинизм, – все это мифы, неизвестные Катарам.
Равно тщетно было бы искать след этого у Богомилов, образующих одну из больших ветвей катарского умеренного дуализма, или у Павликиан и Евхитов, у кого Богомилы, кажется, позаимствовали некоторые метафизические элементы. Все великолепие египетского гностицизма неведомо ни одним, ни другим; вся эта эоногония, которой Валентин был обязан старинной теологии с берегов Нила, им чужда. Единственные гностические элементы, смешавшиеся с богомильством при его контакте во Фракии с Евхитами, сводились к антропоморфизму Бога и его сыновей, к мифу о Сатанаиле и о сотворении человека и змеи, идей, вызывающих в памяти гностические концепции сирийской школы и, наконец, доктрины о воздаяния поклонения демонам
[1115]. «Этот последний пункт, – говорит Шмидт, – несовместимый с системой, покоящейся на принципе антагонизма добра и зла, был изначально отброшен, собственно говоря, Катарами и сохранился только Богомилами и в своем наиболее грубом значении – Люциферианами». Эти последние, несмотря на предпочтение, отдававшееся ими Люциферу, являлись просто дуалистами, и ничего не подтверждает существования в их грубой теогонии ни огдоады, ни цепи эонов.
В целом, и это точка зрения преобладающая по данному вопросу, всякая проистекающая от Катаров секта не знает учения эманаций: новейшие произведения религиозной критики установили сей важный факт
[1116]. Между катаризмом и гностической мифологией существуют чисто случайные аналогии, далекие от обвинения в исторической преемственности: они происходят, как и аналогии с Манихеями и Павликианами, только от общности точки отсчета умозрительного построения о происхождении зла. Катарская секта и все родственные секты могли прийти сами по себе к идеям, подобным идеям гностиков; но в этих сектах, мы повторяем, нет никакого следа доктрины эманаций.
То же самое нужно сказать и о Тамплиерах. Ничто ни в актах обвинения, ни в дознаниях, составленных на эту тему, не указывает, что они исповедовали данную доктрину, и что они в ней подозревались. Из этих документов нельзя извлечь иных религиозных принципов, кроме тех, которые нам удалось узнать. Читатель уже предвосхищен, и мы попытаемся, завершая, показать ему еще яснее, что они являются смесью принципов Катаров, Богомилов и Люцифериан. Поскольку эти ереси оказались чуждыми доктрине эманаций, постольку Тамплиеры не могли почерпнуть в них того, что они не содержали. Значит, предшествующее доказательство одновременно применимо, как к ордену Храма, так и к трем только что названным сектам, и делает бесполезным особое свидетельство по отношению к ордену, явившееся тогда лишь повторением.
Итак, мы пришли к заключению, что шкатулки и другие артефакты, упоминаемые в вопросе Тамплиеров, только благодаря одному тому, что несут на себе признанные следы гностической доктрины эманаций, не могли быть отнесены к ордену Храма; и по ошибке из них пытались вывести доказательство гностицизма, исповедуемого орденом, и кощунственные практики, позаимствованные у данной ереси. Если это заблуждение, в течение шестидесяти лет столько раз сбивавшее с пути критику, теперь вычеркнуто из истории, то нам, возможно, простится достижение этого результата на бесплодном и слишком долгом пути, несомненно, по желанию читателя, несмотря на наши усилия, чтобы его сократить. Прежде чем строить – необходимо расчистить площадку; и эта необходимая предварительная работа требует зачастую больше времени и усилий, нежели само произведение.
