Маркиониты, которых Бейль и Боссюэ, столь противоположные в суждениях во всяком ином месте, считают одной и той же сектой с манихеями
[503], были в сущности валентинианами; офиты помещены Оригеном
[504] в один и тот же разряд, что и маркиониты, василидиане и валентиниане
[505].
Наконец, Адамиты, ветвь карпократиан
[506], находились в одном шаге от валентиниан одинаково как фибиониты или вавилониты и приверженцы Николая.
Поскольку Египет был источником теорий Валентина, Манес нашел в таинственных знаках этого гнозиса некую вещь, которую стремился соединить с другим мистицизмом, принесенным с Востока Маркионом, истинным предшественником Манеса, рожденным в Синопе в Пафлагонии и, как следствие, пропитанным доктринами Зороастра. Вместе с их изучением Манес собрал элементы двух крайностей: он должен был, по крайней мере, составить контракт между ними, чтобы заключить в себя и содержать в себе все другие промежуточные доктрины.
Отсюда и родилось манихейство. Итак, необходимо бросить хотя бы один взгляд на синкретизм и символы основателя этой, к несчастью, слишком знаменитой школы. Успех ереси Манеса начался после бесед Каскара против ученого епископа Архелая и последней беседы Диодорида во второй половине III столетия. Манес согласовал главные догмы зороастризма с догмами гнозиса; но, идя вслед за Маркионом, являвшегося наиболее привязанным к христианству, в отличие от других гностиков эпохи, Манес объединил маркионитское христианство с самым дерзновенным умозрением.
С другой стороны, своим тайным пантеизмом он пленил чисто философские умы, задержавшиеся в старой философии прошлого.
Маркион смутно говорил, что Иисус Христос не заимствовал тела у материи, поскольку Он – чистый дух, который не мог ни страдать, ни умирать
[507]. Но Манес, принеся весьма решительный дуализм, придерживался того, что небесный Иисус не мог войти в настоящую плоть, ибо эта плоть происходит от злого начала и, следовательно, Христос не мог на самом деле ни страдать, ни умирать
[508].
И все же Манес принимал мнение маркионитов, даже не изменив его: оно заключается в рассмотрении зла как реальной субстанции
[509]; это был старый осознанный реализм школы Аристотеля, который никогда не оставлялся философами и позднее вновь зазвучал в наших школах. В действительности, согласно Маркиону и Манесу
[510], согрешающее в нас начало является не свободной волей, но вражеской сущностью, смешанной с нашей плотью, сотворенной злым и со-вечным Богу духом. Вожделение, наконец, не человеческая слабость, а субстанция, присущая нам самим.
Так, с каждым новым шагом находишь сближение между Манесом и валентинианами; хотя великая тайна манихейского посвящения – это скрытый под двойственностью пантеизм. Манес признавал двух Христов, как он признавал два со-вечных начала, свет и тьму, как он признавал две души
[511] и два мира, высший и низший и т. д. Эта система двойственности была брошена столь далеко, что ее находишь даже в элементах: например, бури и ураганы рассматривались в ней как исходящие от злого начала, тогда как умеренные ветры происходили от доброго начала
[512]. Таким же образом Манес устанавливал в человеке два естества: ангельское и звериное
[513]. Для них не было ни провидения, ни заслуги, ни свободы: они безгрешны
[514].
