Но, несмотря на свое безнадежное положение, Иисус из Назарета сохраняет присутствие духа. Сейчас ему предстоит долгий допрос. Все, что он скажет, будет записано и сохранится на века. Допрашивать будут те же люди, что пытались поймать его на слове в храмовом дворе два дня назад. Уже тогда он видел в их глазах ненависть.
Они проходят мимо особняков Верхнего Города, самых величественных и богато украшенных зданий в Иерусалиме. Скоро Иисуса вводят в дом первосвященника. Но встречает его здесь не Иосиф Кайафа, а истинный религиозный властелин Иерусалима. Иисус стоит перед престарелым главой священнического рода, насчитывающего не меньше тысячи лет. Человек перед ним – сказочный богач и хитроумный политик, обеспечивший властью и состоянием не только себя, но и своих сыновей и зятьев на много лет вперед. Имя его – Анан, сын Сефа, или, как чаще называют в Иерусалиме этого мощного старца, Анна.
Во дворе тихо. В доме начинается допрос. Всего через несколько секунд Иисус получает внезапный и мощный удар в лицо.
Это начало конца.
Глава семнадцатая
ИЕРУСАЛИМ
ПЯТНИЦА, 7 АПРЕЛЯ, 30 ГОД Н.Э.
РАННЕЕ УТРО/ДЕНЬ
Сокрушительный удар в лицо, прилетевший словно из ниоткуда. Его наносит какой-то горячий храмовый стражник.
– Так отвечаешь ты первосвященнику?
Иисус отвечает не сразу. У него гудит в голове, и комната кружится перед глазами. Руки связаны – ни прикрыться, ни защитить себя. Но в голосе Назареянина по-прежнему не слышно страха:
– Если я сказал худо, покажи, что худо, – отвечает он стражнику. – А если хорошо, что ты бьешь меня?
Анна не сводит с Иисуса усталые, набрякшие глаза. Небо за окном сереет: близится рассвет. Первосвященнику уже под шестьдесят, и вся его долгая жизнь – повесть о богатстве и власти. Обычно такие люди, как Иисус, ползают перед ним на коленях и просят пощады, а не приводят логические доводы, да еще в такой неподходящий для этого час.
– Я говорил явно миру, – вот что сказал Иисус несколько секунд назад. – Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? спроси слышавших, чтó я говорил им; вот, они знают, чтó я говорил.
Эти слова, четкие и бесстрашные, вывели из себя одного из стражников и заставили ударить Иисуса. И теперь они эхом отдаются в черепе Анны, пока первосвященник размышляет, что делать дальше.
Старик из цадокитов: это священнический род, восходящий ко временам царя Давида. Как и его сыновья, как и зять Кайафа, он саддукей, член религиозной группы состоятельных людей, верящих только в Пятикнижие – пять книг Моисеевых. Чтобы достичь власти, Анна пошел на множество компромиссов с Римом. Должность первосвященника столетиями передавалась по наследству, однако триста лет назад, завоевав этот регион, Александр Великий и его наследники предприняли попытку эллинизировать Иудею. Так что Анна говорит по-гречески не хуже, чем на родном языке, – еще в те времена его предки поняли, как важно угождать захватчикам. Группа иудеев, называемых Хасмонеями, в 142 году до н. э. положила конец насильственной эллинизации, но вместе с тем отняла у цадокитов первосвященство. В каком-то смысле это стало благословением, если учесть, что восемьдесят лет спустя Иерусалим покорили римляне. После трехмесячной осады войска Помпея разграбили город, и священники не-цадокиты были вырезаны все до единого. А царь Ирод Великий, придя к власти, вернул цадокитам их первосвященническое достоинство.
Но обретение власти требовало пойти на компромисс, ибо Ирод хотел быть уверен, что новые священники станут служить так, как ему нужно, – а это значило склониться перед Римом. Независимости первосвященников пришел конец. В этом Анна убедился, когда Грат, предшественник Понтия Пилата на должности прокуратора, сместил его за то, что тот самостоятельно выносил и исполнял смертные приговоры: как оказалось, это запрещено римским законом. Совершить ту же ошибку во второй раз – точнее, позволить совершить ее Кайафе – станет катастрофой. Как глава рода, Анна понимает: будущее всей его династии зависит от того, какое решение примет он сейчас об Иисусе.
Однако титул первосвященника сохраняется пожизненно. Рим не возражает: это гарантирует ему бесперебойное поступление дохода. Анна, его сын Елеазар, зять Кайафа, другие сыновья – Ионафан, Феофил, Матфий и Анан – все становятся первосвященниками по очереди. Все они контролируют продажу жертвенных агнцев на Пасху и получают прибыль от храмового обмена денег. За пределами Иерусалима у первосвященников имеются поместья и обширные земельные участки. Доход от них, вместе с налогами, собираемыми с иудейского народа, семейство делит с Пилатом, а в конечном счете и с распутным императором Тиберием, которому значительная часть этих средств поступает в форме «подношений».
Так что судьбы рода Иисусова и рода Анны идут бок о бок уже столетиями – и будут тесно связаны еще несколько десятков лет. Предки Анны служили первосвященниками при праотцах Иисуса, Давиде и Соломоне. И как Анна сейчас судит Иисуса, так же и сын его Анан три десятка лет спустя осудит на смерть еще одного благочестивого человека.
Иаков – так будут звать его. Иаков, брат Иисуса. Его приговорят к побиению камнями.
Столь пламенна приверженность Анны и его потомков Риму, что последняя глава истории их рода подойдет к концу тридцать лет спустя, когда Анан-младший будет убит иудеями во время восстания за то, что призывал сложить оружие и подчиниться римлянам
[75].
* * *
В допросе Иисуса незаконно все: он происходит ночью, от Иисуса требуют дать показания против себя без защитника, а у Анны нет полномочий выносить приговор. Кроме того, очень необычно, что арестованного привели в дом к первосвященнику, а не бросили в одну из тюремных камер в Антониевой башне.
Но Иисус совершил тяжкое преступление: опрокинув столы менял, помешал спокойному течению денежных средств из Храма в Рим. За поступление финансов отвечает лично Анна. Любой, кто вмешивается в денежные дела Храма, должен быть наказан. Это касается и Иисуса, и всех его учеников. Анна хочет, чтобы этот случай стал предостережением для всех, кто в будущем захочет подвергнуть сомнению авторитет первосвященников.
Такой человек, как Анна, привык, что перед ним ползают на коленях и униженно молят о пощаде; но ясно, что Иисус преклонять колени перед человеком не станет. И, хоть физически он и измучен, ум его по-прежнему быстр и ясен.
Что ж, может быть, для вразумления ему стоит провести немного времени наедине с храмовой стражей?
Анна – бывший первосвященник, и формально никакой власти у него нет. Он не может выносить приговоры, особенно в делах, касающихся заговоров или мятежей, – такое право принадлежит только Риму. Поэтому Анна тайно приказывает группе храмовых стражников отвести Иисуса в какое-нибудь тихое местечко в подземельях дворца и там немного с ним поболтать
[76].
