Остановись солдаты на этом, их поведение осталось бы шуткой, пусть низменной и варварской. Но эти люди привыкли к жестокости, и веселье их скоро становится садистским. До сих пор можно было говорить: это всего лишь солдаты, они просто выполняют свою работу. Так же оправдывали себя нацистские эскадроны смерти времен Второй Мировой войны, многому научившиеся у холодной, бесчеловечной жестокости римских quaternio. Действия Юлия Цезаря и многих других римских полководцев ясно показывают: немыслимо жестокие наказания для врагов были в Риме обычным делом. В борьбе со своими противниками Рим проявлял даже какую-то нездоровую изобретательность.
Но сейчас солдаты ведут Иисуса в преддверие темницы. Уже не одна команда палачей, а все легионеры Пилата собираются вокруг полюбоваться зрелищем. Кто-то выходит во двор и принимается обрезать ветви с высокого кустарника со светлой корой. Это rhamnus nabeca, терновник с жесткими листьями овальной формы и маленькими зелеными цветами; но самая характерная его черта – ветви, сплошь усеянные острыми шипами в два с половиной сантиметра длиной. Солдаты срезают несколько ветвей и сплетают вместе: получается нечто вроде короны. Такой венец станет прекрасным дополнением к пурпурному плащу и камышовому скипетру. Да здравствует царь!
Иисус слишком слаб: не может ни возразить, ни сопротивляться, когда «корону» надевают ему на голову, и шипы вонзаются глубоко в кожу. Новая острая боль пронзает Иисуса; по лицу его струится кровь. Униженный, стоит он среди своих палачей, а они пляшут вокруг него: одни пинают, другие плюют, третьи с издевкой становятся перед ним на колени и славят «царя». Вдоволь повеселившись, солдаты вырывают из руки Иисуса камышовый «скипетр» и бьют по голове. От удара шипы вонзаются в кожу еще глубже, задевают нервы – результатом становится мгновенная жгучая боль, она кругом опоясывает голову и растекается по лицу.
Тюремщики могут гордиться собой: они выбрали для своей жертвы одну из самых мучительных пыток.
Но вот, когда кажется, что больше Иисус не выдержит, в темницу входит посланник от Пилата. Прокуратор хочет видеть узника. И снова Иисуса выводят на двор суда, где ждут члены Синедриона и их приспешники.
Перед глазами у Иисуса все плывет. Трудно дышать: в легких и вокруг них копится жидкость. Он знал, что должен умереть, – и все же не представлял, что будет так больно.
Первосвященники и религиозные вожди смотрят, как навстречу им выводят Иисуса, все еще в терновом венце. Всего три дня назад этот человек унизил их во дворе Храма, при всем народе! А теперь жестоко страдает – но в них нет к нему жалости. Иисус должен умереть, и чем мучительнее будет его смерть, тем лучше.
В девять утра Пилат вновь садится в судейское кресло. В последний раз он пытается спасти Иисуса.
– Вот царь ваш! – с отвращением бросает он религиозным вождям и их ученикам.
Им уже пора отправляться в Храм; близится начало жертвоприношения.
– Уведи его! – хором восклицают религиозные вожди. – Возьми, возьми, распни его!
Пилат устал с ними спорить. Римский прокуратор никогда не отличался состраданием, и сейчас он думает, что сделал все, что мог. В конце концов, судьба Иисуса просто не стоит таких усилий.
– Царя ли вашего распну? – спрашивает он, чтобы еще раз получить подтверждение.
– Нет у нас царя, кроме кесаря! – отвечает главный первосвященник.
Строго говоря, это еретические слова: ведь они означают, что первосвященник и своего иудейского Бога отвергает в пользу бога язычников-римлян. Но последователи Синедриона не замечают этого парадокса.
– Какое же зло сделал он? – громко спрашивает Пилат.
– Распни его! – звучит ответ.
Пилат приказывает принести кувшин с водой и омывает в нем руки – это демонстративный жест очищения.
– Невиновен я в крови человека сего, – говорит он религиозным лидерам. – Кровь его на вас.
Но на самом деле ответственность лежит на Пилате. Только римский прокуратор здесь обладает ius gladii – «правом меча». Или, говоря по-современному, правом казнить и миловать.
Итак, Пилат приказывает своим палачам взять Иисуса. Они ведут Назареянина прочь, на распятие, а Понтий Пилат возвращается во дворец и распоряжается подавать завтрак.
* * *
Пурпурный плащ с Иисуса сдернули, но терновый венец остается на нем. Команда палачей взваливает ему на плечи брус из необструганного дерева. Весит он от двадцати до тридцати килограммов, длина – чуть меньше двух метров. Занозы мгновенно впиваются в открытые раны Назареянина. Унижения во дворце Пилата окончены. Процессия начинает путь к месту казни.
Во главе колонны идет офицер, exactor mortis. По традиции этот центурион несет табличку с надписями по-гречески, по-арамейски и по-латыни. Как правило, на табличке перечисляются преступления казнимого, за которые он предается смерти: ее прибивают к кресту у него над головой. Любой прохожий, взглянув на табличку, может узнать, за что распяли этого человека. Если преступление – мятеж или государственная измена, так там и будет сказано.
Но Понтий Пилат меняет традицию. В последней попытке переиграть Кайафу прокуратор сам пишет на табличке углем: «ИИСУС НАЗАРЕЯНИН, ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ».
– Не пиши: «Царь Иудейский», но что он говорил: «Я – Царь Иудейский»! – требует Кайафа перед тем, как процессия отправляется в путь.
– Что я написал, то написал, – холодно отвечает Пилат.
Итак, офицер с табличкой в руках, Иисус и четверо палачей медленно, мучительно медленно восходят на Голгофу, холм, где совершаются казни. Путь туда занимает меньше километра. Снова Иисуса ведут по мощеным улицам Верхнего города, выводят через ворота Геннат, на невысокий холм, где ждет его высокий столб, вкопанный в землю. Время приближается к полудню. Солнце палит, но, несмотря на жару, у подножия холма уже собралась толпа.
Назареянин, бывший строитель и плотник, не раз носил на плечах длинные тяжелые бревна и прекрасно знает, как это делается. Но сейчас ему не хватает сил. Он все чаще спотыкается, и exactor mortis оглядывается на него с тревогой. Чего доброго, Иисус умрет, не дойдя до места казни, а отвечать придется ему! Так что он подзывает к себе из толпы паломника, некоего иудея из Африки по имени Симон Киринеянин
[79], и приказывает ему нести перекладину креста.
Шествие продолжается. Несмотря на помощь, Назареянин с трудом остается в сознании. При каждом толчке терновые шипы все глубже впиваются в кожу. В горле пересохло так, что он едва может говорить.
