Пока я пересказывала ей свой разговор с Дейл, нам принесли еду, и я в первый раз посмотрела на соус с лесопилки, которым полили мои крекеры. Он был густым и белым, в нем плавали кусочки сосисок. Я вообще никогда не любила подливки. Когда по праздникам собиралась все семья, то родственники знали, что мне соусницу можно не передавать. Но может быть это была часть местной культуры или проверка моего желания погрузиться в нее, так что я решила все съесть и сделать вид, что мне понравилось, чего бы это ни стоило.
Это было что-то клейкое. Я с трудом его проглотила.
Нелл с удовольствием поглощала собственную лепешку и яйца. Я была немного удивлена, потому что так много читала о ее сдержанности. Но, наверное, так она себя вела на публичных мероприятиях. При личном общении сразу привлекала ее искренность: то, как она наслаждалась едой и кофе, ее заразительный смех, ее неприкрытая привязанность к Алисе, Джулии, Дейл и Тому. Я решила, что буду сохранять дистанцию по отношению к известной своей замкнутостью Харпер Ли, но все равно наслаждалась ее обществом. Может быть она и язвительна, но при этом восхитительная собеседница.
Я еще несколько дней изучала город. Однажды вечером, когда я шла от машины к своей комнате в мотель, то почувствовала, что моя волчанка разыгралась намного сильнее обычного. Я не знала, смогу ли на следующий день долго ехать до аэропорта. Значит, мне надо было отправляться в местную клинику.
Мне было знакомо это чувство. Оно усиливалось. Я изо всех сил боролась с усталостью и уже чувствовала знакомую стреляющую боль в пальцах рук и ног.
В предыдущие несколько дней я уставала и сильнее, но теперь испытывала то, что доктора называют всепоглощающей усталостью. По дороге от машины казалось, что я продираюсь сквозь патоку. Даже лежа в кровати я чувствовала себя раздавленной.
Я отправила сестрам Ли факс, сообщив, что мне придется сократить свое пребывание в городе, и поблагодарив их за то время, которое они мне уделили. Из-за их плохого слуха переписка по факсу была самым хорошим способом общения. Я извинилась за то, что так внезапно уезжаю — это был просто очередной приступ волчанки, и как только меня подлечат в клинике, мне станет лучше, и я уеду. Вернувшись в Чикаго, я сразу пришлю им факс и, по мере готовности материалов, буду отправлять их им.
Я чуть-чуть проехала до больницы и заполнила все бумаги для госпитализации. Сестра отвела меня в кабинет и взяла кровь. Я поговорила с доктором в белом халате, который переходил от одного отгороженного занавеской пространства к другому. Мы сошлись на том, что это приступ, который легко будет вылечить. Я вернусь домой и, если понадобится, обращусь к своим докторам.
Сестра поставила мне капельницу, а я стала обдумывать, смогу ли потом доехать до аэропорта. Когда после этого я лежала на каталке, то услышала голос.
— Детка, что с тобой произошло? Господи!
Я узнала этот хриплый голос. У каталки вдруг возникла Нелл.
Я была поражена и сконфужена. Я не хотела, чтобы она беспокоилась из-за меня и видела меня в таком состоянии. Я поднялась, чтобы ее поблагодарить и сразу покраснела.
Она быстро обняла меня, а затем отступила назад, оценивая мой вид.
Я хотела, чтобы покрытый плиткой больничный пол расступился и поглотил меня. Я знала, что сестры Ли думали о журналистах, и приложила большие усилия для того, чтобы не злоупотреблять их временем и гостеприимством. И для них, и для меня будет лучше, если я буду вести себя профессионально, соберусь и уеду отсюда. Мое состояние никак не вписывалось в этот план.
Вместо этого я превратилась в бледную девушку в больничной рубашке, потрясенную и сконфуженную из-за того, что Нелл потратила время и силы, чтобы приехать в больницу.
— Так любезно с вашей стороны, что вы приехали. Но уверяю вас, это обычное дело. У меня такое и раньше бывало.
Она скептически посмотрела на меня.
— Они сделают анализы и выяснят, как обстоят дела. Может быть, они введут мне внутривенно немного стероидов, и все будет в порядке.
Она посмотрела на медсестер. Потом понизила голос и пригнулась ко мне.
— Если кто-нибудь спросит, говори, что я твоя свекровь. Иначе они не разрешат мне остаться с тобой. Только родственники. Таковы правила.
Она буквально выплюнула последнее слово. Я улыбнулась. Вскоре Нелл ушла, а я уже пошла на поправку.
В первый же день после возвращения в Чикаго я отправила сестрам Ли факс и сообщила, что чувствую себя лучше. Но из-за продолжавшихся проблем со здоровьем и других поручений, публикация моих статей все время откладывалась. В конце концов только в сентябре 2002 года я начала окончательно вычитывать текст статей, которые мы собирались опубликовать.
Я хотела особо подчеркнуть, что Нелл согласилась сфотографироваться. Иначе читатели могли бы удивиться, почему эти статьи, в которых она, как всегда, сама не высказывалась, появились в сопровождении фотографий, сделанных «Трибьюн» явно с ее согласия. Это было совсем необычно.
Нелл поинтересовалась, обязательно ли нужно такое объяснение, но дала согласие, прислав одну страницу машинописного текста, которую выплюнул редакционный факс.
В письме она сделала две формально противоречивших друг другу вещи. Она ясно сформулировала свое низкое мнение о газетчиках, но при этом также ясно пояснила, что готова поговорить со мной еще.
Я сидела за столом и перечитывала факс. Как часто будет в последующие годы, я не была уверена и нервничала, не зная, что на этот раз скажет Нелл. Мне нужно было уважать мои договоренности с ней и с Алисой. В то же время я должна была написать хорошую с журналистской точки зрения статью, а не заказное восхваление.
Нелл начала с добрых слов. Я вернулась на работу после короткого пребывания в больнице. Они с Алисой проявили бесконечное терпение, когда мои проблемы со здоровьем замедлили публикацию материалов.
Она написала, что ее «поразила зловредность волчанки», и похвалила меня за то, как я пыталась предотвратить задержку статей. «Вы выдающаяся молодая женщина. Да благословит вас Бог». Мне необходимо было с «квакерской честностью» показать, что она отказалась комментировать мою статью.
В назидание мне она описала происходивший с ее точки зрения упадок стандартов журналистики. «Файлы о некой Харпер Ли» действительно могли ярко продемонстрировать этот упадок. Она нетерпимо относилась к новой журналистике и оплакивала уход той эпохи, которую, по ее словам, я не могла помнить из-за своего возраста. Тогда первым и единственным делом репортера было правильно изложить факты, а не внушать читателям свое личное мнение. Порассуждав о том, как с ней обращалась пресса, она начала новый абзац:
«Именно поэтому вам стоит обдумать возможность еще одной статьи».
* * *
Я помнила в общих чертах то дело, когда Верховный суд США расширил свободу прессы, затруднив официальным лицам выигрыш дел о клевете или оскорблении со стороны прессы. Я решила уточнить. «Дело Салливана» было сосредоточено вокруг описания ситуации с гражданскими правами на сегрегированном Юге, но принятое по нему решение имело более широкий смысл и имело отношение к тому, что многие рассматривали как снижение стандартов как в сфере точности, так и в том, что касалось преднамеренного искажения фактов. Истцы должны были продемонстрировать «действительный злой умысел» со стороны журналистов и издателей и, что было трудно доказать, наличие с их стороны осознанного действия по осознанной и продуманной подготовке к публикации неправильных сообщений, направленных на то, чтобы опозорить официальное лицо.
