Я изо всех сил пыталась заснуть. Тишина вокруг меня становилась все более напряженной. Потом она вдруг прекратилась, и меня окружил хаос жалоб сверчков, а потом тишина вернулась, стала куда больше и глубже, чем когда-либо, и поглотила все.
А потом до меня дошло: я гордилась своим путешествием.
Нелл научила меня этой фразе в самом начале нашей дружбы. Частью моих обязанностей в «Трибьюн» было вести придуманную мной же колонку о языке. Обе сестры Ли с радостью учили меня новым выражениям, вроде «офунтить проповедника» — старинное южное выражение, возникшее, когда с проповедником из-за нехватки денег расплачивались фунтом курятины или овощей или чего-то еще.
Язык был для них игрой. Нелл объяснила мне, что человек, который в ночь перед отъездом крутится с боку на бок на кровати, «гордится своим путешествием». А я ведь отправлялась в поездку. Это путешествие было очень интересным, но в то же время наполняло меня беспокойством. А что если Нелл неожиданно решит, как это с ней уже бывало, что мне больше нельзя доверять, что я не тот человек, с которым она хочет общаться? Что если Уэс продаст свой дом, и я буду вынуждена переехать куда-то еще?
Что если за время жизни здесь у меня еще больше ухудшится здоровье, а я ведь нахожусь за много сотен миль от своих докторов из больницы «Норт-вестерн»? Ну что же, тогда я просто вернусь в Чикаго, вот и все.
Мне нравится выражение «гордиться своим путешествием», его простая разговорная красота. Оно мне нравится так же, как очень многое из того, что я здесь узнавала каждый день. Как то, чему меня учили две южанки, открывавшие мне, приехавшей к ним янки, свои жизни, а теперь и свой город.
Когда я в первый раз 22 ноября проснулась в новом доме, то обнаружила на своем кухонном столе желтую бумажку с запиской от Нелл. Я не слышала, как она стучала или заходила, чтобы оставить записку. В своем послании она приглашала меня прийти в ее дом в шесть часов, чтобы мы отправились на ужин, который она устраивала в загородном клубе. Я отправила ей по факсу свою благодарность и пришла к ней в назначенное время.
Только я подняла руку, чтобы постучать, как тут же остановилась. Мне пришло в голову, что моя кофта может пахнуть плесенью, которая пока что оставалась моей непрошенной соседкой. Хотя я расставила в стратегически важных местах в доме корзинки с ароматизированными шишками из «Уолмарта», это означало, что в доме у меня теперь пахло плесенью со странным привкусом корицы. Что если я тоже так пахну? Я поднесла руку к лицу и принюхалась. Не так чтобы прекрасно, но сносно. Я постучалась.
Ответа не было. Я задумалась, не решаясь нажать на звонок. Если я позвоню, то лампа, стоящая на полу рядом с креслом Алисы, замигает. Ей придется качнуться, встать на ноги и добираться до двери, опираясь на ходунки или на палку. Я снова громко постучала, надеясь, что Нелл меня услышит. Она услышала. «Ух-ух-ух!» — приветствовала она меня примерно так, как обращалась к уткам на озере. Она сказала, чтобы я минутку подождала ее и пока что поздоровалась с Алисой. Алиса в тот вечер оставалась дома после долгого рабочего дня.
— Как дела? — спросила она. Ее голос был особенно резким, почти скрипучим. — Тебе столько всего сейчас надо делать.
Я подвинула кресло-качалку как можно ближе, так, что мои колени почти уперлись в подставку для ног ее кресла.
— Я устраиваюсь, — сказала я.
Теперь я платила за воду, электричество и газ. Пришла уборщица и опрыскала стены и потолок дезинфицирующим средством, которое, как предполагалось, должно было убить плесень и не дать ей вернуться.
— О господи, — сказала Алиса.
— Было приятно расставлять книги и устраиваться. У Уэса в гостиной встроенные книжные полки.
Алиса знала этот дом. Она знала семью, которая жила там до Уэса, и семью, которая жила там до них. Люди все еще называли это место домом Сноуденов, по имени его первых владельцев. Сноудены переехали сначала в город, а затем в заросший лесом пригород примерно в то же время, когда переехали и Алиса с ее отцом.
Это было пятьдесят два года назад, когда Алисе был сорок один год, а А. К. Ли — семьдесят два, и он только что овдовел. Я поняла, что мне столько же лет, сколько было Алисе, когда она переехала на Уэст-Авеню. Я постаралась представить себе Алису в то время. Ее волосы были еще темными, руки не были покрыты морщинами. Я видела на фотографии, что она носила очки «Кошачий глаз». Но смерть Эда в возрасте тридцати лет, как и потеря матери, все еще были свежими ранами. Луизе было тридцать шесть, она жила в Юфауле с мужем и двумя детьми. Нелл было двадцать шесть, она уже три года к тому времени находилась в Нью-Йорке.
Представляя себе их молодыми женщинами, я думала об их романтической жизни. Ни одна из сестер никогда не упоминала в разговорах встречи с мужчинами, ни в молодости, ни позже. Казалось, что этот вопрос вообще не обсуждался. В конце концов я спросила Нелл, встречалась ли Алиса когда-нибудь с кем-то? Такой же вопрос я задала Алисе про Нелл. Обе они ответили мне: «Изредка». Вот и все.
Тень А. К. Ли постоянно присутствовала в жизни Нелл и Алисы. Обе сестры часто упоминали его в разговоре и буквально расцветали, когда какой-нибудь знакомый или друг вспоминал их отца. Воспоминания о матери были более сложными, и сестры говорили о ней с осторожностью. Они не так уж часто ее вспоминали, а если и вспоминали, то предпочитали называть ее нежной душой.
Частично они просто опасались омрачить образ их матери, которая уже была выставлена в неприглядном свете биографами и даже Труменом Капоте. Капоте рассказал своему биографу Джеральду Кларку, что Фрэнсис дважды пыталась утопить маленькую Нелл, но обе сестры с жаром отрицали это.
Алиса, вспоминая о матери, обычно говорила про ее музыкальность и любовь к чтению. Она также рассказывала о том, как А. К. любил свою жену и заботился о ней. Тонкая натура Фрэнсис не всегда сочеталась с той ролью, которая была доступна в то время для южанки. Ее младшая дочь во многом переняла ее чувствительность. Но из-за невероятного успеха романа Нелл получила свободу, которая была невозможна для ее матери. Нелл, конечно, обладала неукротимостью и независимостью, которыми не отличалась Фрэнсис. Алиса, в отличие от своей сестры, как и отец до нее, не испытывала потребности вырваться за пределы родного города. С ранних лет она следовала примеру А. К.
Алиса поправила неустойчиво лежащую стопку на столике рядом с ее креслом. С помощью невообразимых инженерных ухищрений ей удавалось складывать свои книги и бумаги в кое-как сложенные стопки, которые, казалось, вот-вот упадут, но не держались на месте. Сверху книг в твердых обложках по британской истории она сложила желтые блокноты, бумажные папки, написанные от руки письма, каталог Смитсоновского института, пачку бумаг и еще пару книг. При этом она явно разбиралась, где что лежит. Она просто помнила, куда что положила.
Алиса поправила книгу, из-за которой могла развалиться вся пачка. Я воспользовалась этой возможностью, чтобы стереть пот, который уже собирался над моей верхней губой, а потом вытереть руку о брюки, как я обычно делала, не желая показывать Алисе, как мне жарко.