Даже в старости Нелл сохранила детский энтузиазм по отношению к миру: к изучению нового, к хорошей еде, а со временем и к моей книге. В первое время моего пребывания в Монровилле она захотела, как Алиса, Том и я, получать удовольствие от наших воскресных автомобильных прогулок.
— Вы не против, если я присоединюсь к вам? — спрашивала она. Я была не против.
Она с энтузиазмом проводила для меня во время этих прогулок экскурсии или же давала мне задания, куда пойти и с кем повидаться, чтобы понять здешнюю местность, ее семью и ее собственный опыт.
Однажды вечером Нелл договорилась о нашей встрече с Маргарет Гарретт, ее старой приятельницей, жившей в Стоктоне, родственницей вождя Красного Орла Уэзерфорда. Гарретт было уже за восемьдесят, она была прекрасной рассказчицей и хорошо помнила, какой здесь была жизнь в ее молодости.
Мы провели с ней несколько часов, и Маргарет и Нелл все время предавались воспоминаниям, так что Нелл была в восторге, когда мы ехали обратно в Монровилль.
Я оторвалась от дороги и посмотрела на нее:
— Мне кажется, это прекрасный материал, правда? — сказала она, для пущей важности постукивая указательным пальцем по приборной панели. — Особенно про волосы, — продолжала она, — это было потрясающе.
Родители Маргарет забрали ее домой из закрытой школы в Монтгомери, когда та, чувствуя себя современной и храброй женщиной, коротко постриглась. В то время подобный поступок считался первым скандальным шагом на пути к падению женщины. Она продолжала учиться дома, где родители следили за ней. Эта история много говорила о правилах, которым в то время должна была следовать молодая женщина, выросшая в Алабаме.
Когда Маргарет нам это рассказывала, я взглянула на Нелл. Нелл бросила на меня взгляд, говоривший: «Прекрасный материал», — и быстро показала, как будто она пишет, что означало: «Не забудь это записать».
Было ясно, что эту часть журналистской работы она любила. И тут я в своем скромном положении смогла представить, каково было работать с ней в Канзасе много лет назад, когда они с Капоте проводили много часов, пока брали интервью у разных людей на их кухнях.
Позже Нелл не скрывала, от каких последствий выхода книги она бы с радостью отказалась: от внимания к ее личной жизни, необходимости тратить свое время, от того, чтобы люди просто приходили к ней домой с различными просьбами.
Но в тот день я увидела оборотную сторону ее решения — вернее, того набора решений, которые она приняла с годами, — не публиковаться больше, и не работать с другими писателями, как она сотрудничала с Капоте в работе над «Хладнокровным убийством». Если забыть о тревогах и разочарованиях, то она любила свою работу.
Теперь я уже привыкла к тому, как Нелл иронично объясняла людям, с которыми она меня знакомила, что я представляю «ходячее противоречие: первоклассный журналист». Я вспомнила письмо, написанное ей мне в 2002 году, где она говорила об «упадке этой когда-то почтенной профессии».
Она наблюдала за этим, как она считала, упадком с совершенно уникальной точки зрения. К тому времени она уже сорок два года — больше половины жизни — избегала общения с прессой, и все же о ней регулярно писали. Ее глубоко ранило, что о ней писали в отсутствие информации из первых рук, то есть спекулируя на пустом месте.
— В чем-то это просто особенности нашего поколения, — сказал мне однажды Том, когда мы ели с ним бургеры и луковые кольца в «Саус Форти». — Сама мысль о том, что человек, который вообще ее не знает, может публично рассуждать о том, не лесбиянка ли она, просто привела ее в ужас и смутила.
Он остановился.
— Молодые люди тоже не любят рассуждений об их сексуальности, но для нее, как для человека, который вырос в такое время и в таком месте, как она, это было просто ужасно. Когда она росла, все было по-другому, люди не обсуждали личные вопросы по телевизору, и многого другого не было.
Люди иногда спрашивали Тома, встречалась ли с кем-нибудь Нелл и если да, то какая у нее ориентация.
— Я отвечаю им, что не знаю.
Это такой вопрос, сказал он, который должен ранить человека с чувствительностью Нелл, не зависимо от ее ориентации.
В ресторане была занята еще только пара столиков, но мы, сидя в глубине зала, понизили голос. Это была сложная тема, но она была связана со сложными отношениями Нелл и славы.
Я отхлебнула свою диетическую колу.
— Как вы думаете, откуда пошли эти разговоры?
— Ну, она никогда не была замужем, и, похоже, никто не слышал о том, чтобы она с кем-то встречалась, если такое было. Она была сорванцом, как и Глазастик, и когда она выросла, то сохранила свой почти мужеподобный облик. Она совсем не элегантна. В то время, когда она прославилась, она совсем не соответствовала стереотипу изысканной южной женщины. Вспомни, это же был 1960 год. Я не думаю, что за все годы нашего знакомства видел ее с какими-либо украшениями, если не считать чего-то совсем простого, что она одевала для выхода. И она почти никогда не красится. Ты видишь, как она одевается. Она всегда носит брюки, а иногда еще какую-то мешковатую одежду. Даже то, как она двигается, в этом всем есть что-то мужское. А тогда это было заметнее, чем сейчас. Люди забывают, как со временем все меняется.
Конечно же, Нелл приходилось переживать и другие рассуждения прессы. Участвовал ли Капоте в написании «Убить пересмешника» — хотя все знающие люди соглашаются с тем, что нет, — или же она просто дала в своем романе придуманные имена людям, которых перенесла на его страницы с улиц Монровилля.
Нелл обнаружила, что даже в тех статьях, авторы которых не пускались в подобные спекуляции, ее иногда неправильно цитировали, или же в печати появлялись неправильные имена, даты и другие неточности. Интернет только ухудшил ситуацию, так как ошибка или слух переходили из одной статьи в десятки других, а блогеры могли публиковать все что угодно, ничего не проверяя и не находясь под контролем редакторов.
Кроме того Нелл не очень нравилось, каким образом теперь в газетах, журналах и книгах строилось повествование в документальных текстах.
«Вам сейчас за тридцать, и значит, вы восприняли наследие новой журналистики», — написала мне Нелл в 2002 году.
Меня заинтриговал тот факт, что «новая журналистика», как ее часто называют, выросла не только из творчества таких журналистов, как Том Вулф, но и из работ Трумена Капоте, особенно из его книги, материалы для которой Нелл помогала собирать, «Хладнокровное убийство».
Они с Капоте углубились в ту работу, которая и определила повествование в книге. Собрав огромное количество подробностей и совершив большое усилие для того, чтобы понять мотивы и мышление людей, Капоте смог написать то, чему он дал знаменитое определение документального романа.
Это был рассказ о муже с женой и двух из их четырех детей, которых убили прямо у них дома. У этих людей было еще меньше возможностей защитить свою частную жизнь от того, что другие о ней напишут, чем у такого непубличного писателя, как Нелл. Я видела в этом иронию, или по крайней мере противоречие. Видела ли его Нелл?
