— Я бы хотела, чтобы ты познакомилась кое с кем, — сказала мне Нелл в тот раз, когда я привезла ей газетный материал.
Я не знала, куда она меня везла и почему, но не спрашивала. Я просто пошла за ней к ее бьюику. Она отвезла меня в три дома, познакомила со своими близкими друзьями Джуди Крофт и Айлой Джетер, и привела меня к Дейл Уэлч, чтобы я лучше ее поняла.
Все мы прекрасно осознавали, что это решение было для нее необычным. Тот день положил начало новой фазе моего знакомства с миром сестер Ли в Монровилле. Она познакомила меня с близкими друзьями и сказала, что я планирую собирать еще материал и о Монровилле. Алиса начала рассказывать мне о своей жизни, о жизни Нелл, об их семье и о здешних местах. Нелл тоже рассказывала. Обе они советовали мне поговорить с их друзьями, особенно со стариками, которые помнили округ Монро еще в тридцатые годы. Такие истории быстро не рассказывались. Наши разговоры обычно длились два или три часа. Если бы не эти беседы, то эти люди, которым было уже за шестьдесят, за семьдесят, за восемьдесят, унесли бы в могилу свои бесценные знания о семье Ли и о старом Монровилле.
Глава шестнадцатая
Меня впустила в свою жизнь и Джулия Маннерлин, загадочная женщина, готовившая на кухне жареные зеленые помидоры в тот первый день, когда я познакомилась с Алисой. Она приглашала меня в свою церковь и к себе домой. Она с гордостью показывала мне цветы, за которыми ухаживала и там, и в доме у Ли.
Джулия выросла в этих местах, она была младшей дочерью в семье Столлворт, где было шестеро детей.
«Четыре мальчика и две девочки, — сказала она мне, — я младшая девочка, и у меня еще есть младший брат».
Их отец работал в поле и на лесозаготовках.
— Но жили мы благодаря ферме. Мы все делали. Все выращивали. Нам не надо было ходить в магазин и многое там покупать, только иногда мы шли за сахаром или чем-то в этом роде. Мы разводили свиней, сами их забивали, и делали шкварки, — она засмеялась, вспоминая это, — и сало свое коптили.
— Похоже, у вас было много работы, — сказала я ей, когда однажды августовским вечером мы пили кофе у меня на кухне, после того, как Джулия прошла по моему двору и постучалась в дверь кухни. Я пригласила ее зайти, мы сели за стол, а я включила диктофон.
— Нет, это было весело. Потому что, понимаете, мы так все устроили, что это стало для нас развлечением. Сегодняшние дети ничего не делают, только хватают то, что им нельзя брать. У нас не было такой проблемы. Все работали вместе, и все… ну знаете, если какая-то семья видела, что чужие дети делали что-то дурное, то они могли им всыпать… Дети слушались. Я не знаю, как новости доходили до родителей — телефонов-то не было, но стоило тебе только прийти домой, как начиналось: «Ага. Что это ты делала в доме у Сэди?» — «Да мы ничего…» — «Ага. Идите сюда, юная леди, или молодой человек. Сейчас я вам задам». И ты тут же получал по заслугам.
Джулия познакомилась со своим будущим мужем в автобусе дальнего следования, когда она ехала в город неподалеку от Мемфиса. Он спросил ее адрес. Она решила, что вряд ли когда-нибудь еще его увидит, но через три или четыре месяца он неожиданно прислал ей письмо.
— Он был серьезнее меня, — рассказала она, — я еще и не думала о том, чтобы создавать семью.
Они поженились, когда ей было двадцать два.
У них было восемь детей. Одна дочка погибла, ее задавил школьный автобус на дороге рядом с их домом. Память об этой потере с тех пор всегда была с Джулией. Но она не часто это обсуждает. Теперь она лишилась и мужа.
Всю свою жизнь Джулия тем или иным способом заботилась о других людях. Прежде чем начать заниматься той работой, которую выполняла в доме Ли, она двадцать лет работала лицензированной санитаркой в местной больнице. До этого она была акушеркой и принимала роды на дому, когда все так рожали. К ней все еще приходили люди, представлялись и говорили: «Вы меня помните? Вы принимали мои роды. Мою маму зовут…». Она помогла родиться многим детям. Иногда благодаря имени она все вспоминала: роды сорокалетней давности, стонущую в своей спальне молодую мать, которая тужилась, потела и боялась, а потом появлявшееся маленькое человеческое существо, которое Джулия мыла, взвешивала и тихонько с ним разговаривала. Правда, не настолько тихо, чтобы мама не могла услышать. «Ты ведь здоровый малыш, правда? Да, ты прекрасный мальчуган. Ммм! Сильный малыш».
— Это очень приятно, — рассказывала она, — когда ты можешь помочь кому-то появиться на свет. Я им, конечно, не говорила, что потом с ними будет. Господь милостив.
Работа Джулии всегда была связана с заботой о людях. Когда она начала работать у Алисы, то все еще среди дня ухаживала и за своими внуками. Это были дети ее сына Рудольфа, начальника полиции.
«Мне приходилось рано вставать», — вспоминает она. Она поднималась, отвозила Алису на работу, а потом забирала детей к себе домой. «Потом я уезжала, забирала мисс Алису с работы, отвозила ее домой, а затем отвозила детей. Все получалось хорошо».
Постепенно, когда ей уже не надо было все время сидеть с детьми, она стала ночевать у Алисы, когда Нелл уезжала в Нью-Йорк, занимала ее спальню.
Она явно была не из тех, кого сильно волновала слава Нелл. Когда в тот день Джулия заметила, что все еще не видела пьесу по «Пересмешнику», я спросила, читала ли она роман. «Нет, — ответила она, — но я собираюсь».
Когда она проработала у Алисы уже несколько лет, Рудольф спросил, не хочет ли она выйти на пенсию. В конце концов ей было уже за шестьдесят. Но Джулия ответила, что хотела бы остаться с Алисой.
«Мне кажется, она нуждается в мисс Алисе, — сказал мне Рудольф, — не меньше, чем мисс Алиса нуждается в ней».
Еще Джулия работала в больнице младшей медсестрой. Она рассказала мне про одного человека, который хуже всех относился к чернокожим у них в округе. Через много десятилетий он, старый и больной, появился в окружной больнице Монро. Она узнала его и вспомнила его имя. Она помнила все совершенные им жестокие дела.
«Он был ужасным, — сказала Джулия, — он вел страшную жизнь…» Он избивал людей, тех, кого он называл «эти черномазые». Когда у него отказали и тело, и разум, то ему стало казаться, что его жертвы мстят ему и решили свести с ним счеты. Джулия смогла успокоить его только сказав, что она убила их. Она успокаивала его в больничной палате, говоря, что его преследователи ушли и он в безопасности.
— Мне приходилось делать вид, что я бью их и убиваю, потому что, когда ему становилось плохо, он нервничал из-за этого. Он вопил: «Ой! Ой! Ой! Не позволяй этому черномазому добраться до меня».
Ирония этой ситуации причиняла ей боль, но затем стала забавлять. «Очень жаль, — сказала она с иронической улыбкой и со смехом, — что мне пришлось заботиться о нем». Но работа есть работа. Она делала все, что надо. Мыла его, кормила, прогоняла его воображаемых врагов. «Они преследовали его день и ночь», — сказала она.
Начальница Джулии, белая женщина, обычно, как и Джулия, чувствовала, если пациент должен был скоро умереть. «Однажды ночью, когда я занималась им, пришла старшая сестра и сказала: "Джулия, он скоро умрет". — Я ответила: "Да, мэм, я знаю". — Она сказала: "ОК. Когда я понадоблюсь, позови меня". Потом прошло около часа, и он соскочил с кровати. "Ох, эти черномазые догонят меня". Он шатался, потом лег на кровать, потом снова встал. Я просто схватила его, а он положил голову мне на плечо. И это было последнее, что он сделал, — сказала она, — он умер у меня на плече».
