Мой следующий визит по указаниям МакКой был к Чарли МакКорви, преподавателю и выборному окружному администратору, который каждую весну исполнял роль Тома Робинсона. Мы встретились с МакКорви в средней школе Монровилля, он тепло поздоровался со мной и спросил, кого я уже успела повидать. МакКорви — большой человек в очках в серебряной оправе. Раз в году, исполняя роль Тома Робинсона, он менял свою традиционную рубашку и галстук на поношенный комбинезон.
Каждый год труппа составляется из местных жителей: адвокатов и докторов, проповедников и водопроводчиков, бизнесменов и хозяев магазинов. И учителей. В одной особенно сложной сцене Боб Юэлл оскорбляет Тома Робинсона, выплевывая поток расистских оскорблений, в том числе слово, начинающееся на «н». Белому актеру нелегко это произнести. А чернокожему актеру нелегко это слышать. Иногда друзья-афроамериканцы спрашивают МакКорви, имеет ли смысл показывать то унижение и насилие, которому подвергается его герой. Но инстинкт МакКорви, как преподавателя, подсказывает ему, что это просто другая форма обучения. «Некоторые дети думают, что время сегрегации и всех этих "да, сэр", "нет, сэр" давно прошло, но это не так. Эта сцена делает подобные проблемы более реальными для них».
Кроме того, Кэти МакКой предложила мне поговорить с ушедшим на покой бизнесменом по имени А. Б. Бласс. Он ходил в школу вместе с Нелл, носил мячи и клюшки за ее отцом на местном поле для гольфа, построенном «Вэнити Фэйр», и теперь часто беседует с приезжающими в город репортерами.
Бласс пригласил меня в свою гостиную и рассказал о начале шестидесятых годов, когда А. К. Ли успокаивающе положил руку на плечо Бласса и просто сказал: «Сынок, ты поступил правильно». Бласс по-своему тоже противостоял Ку-Клукс-Клану, угрожавшему насилием членам оркестра, которые должны были участвовать в первом интегрированном параде. Бласс отменил парад, решив, что не хочет ни подвергать марширующие оркестры опасности, ни позволить сохранить традицию сегрегированного парада.
Бласс так часто рассказывал свои истории о семье Ли журналистам, что в конце концов Ли словно окаменели и отполировались временем и словами. Его низкий медленный голос оказывал почти гипнотическое воздействие. Мне показалось, что Кэти МакКой намекала на недовольство сестер Ли тем, что А. Б. Бласс рассказывал об их семье, хотя она и не объяснила, чем конкретно они были не довольны.
Во время его рассказа я подумала: может быть, дело было в том, что он говорил о матери Нелл как об эмоционально неуравновешенной женщине?
«Она была немного тронутой, — сказал Бласс, — я помню, как маленьким мальчиком ходил в школу и видел, как она сидела на их переднем крыльце и разговаривала сама с собой. Я возвращался тем же путем из школы, и иногда она все еще была там и все еще разговаривала сама с собой».
Позже я узнала, что сестры Ли, мягко говоря, не согласны с этой характеристикой. Я услышала, как они вспоминали Фрэнсис Ли, называя ее «нежной душой», рассказывали, как она играла на пианино и пела, как любила разгадывать кроссворды и с каким энтузиазмом обменивалась книгами с жившей в соседнем доме матерью Трумена Капоте. В какой-то момент Фрэнсис Ли перенесла нервный припадок из-за некоего мучительного переживания, который сестры Ли не хотят публично обсуждать. Ее второй ребенок, Луиза, беспрерывно плакала месяцами и не могла нормально переваривать пищу, которую ей предлагали отчаявшиеся родители. Малышка пришла в себя, когда педиатр нашел для нее специальную формулу еды. Как я узнала от сестер Ли, им больше всего хотелось бы исправить то, как в течение многих лет описывали их мать.
Нелл, по словам Бласса, была драчливой девчонкой, не боявшейся ругаться грубыми словами и пускать в ход кулаки, совершенно такой же боевой, как и Глазастик Финч. Бласс запомнил А. К. Ли как спокойного человека с выдержанным темпераментом. У него было непоколебимое чувство приличия и вежливости. Даже когда все изнемогали от жары и влажности, мистер Ли приходил на поле для гольфа в своем деловом костюме. Бласс был очень огорчен тем, что Нелл Харпер больше не общалась с некоторыми из тех, с кем она вместе росла, включая его самого. Он предполагал, что тут дело в том, как охотно он рассказывал журналистам о семье Ли. Позже я узнала, что он был прав.
Через несколько дней я уже собрала большую часть нужного мне для статьи материала с учетом того, что сестры Ли и их ближайшие друзья не давали интервью. Мы с Терренсом уже собирались домой. Но сначала мне надо было хотя бы попросить об интервью Харпер Ли или ее сестру Алису. Если кто-либо мне откроет дверь, я вежливо спрошу, а потом уйду.
Терренс подъехал на нашем арендованном автомобиле в старый район домов из красного кирпича, стоявших напротив большой просторной начальной школы. На этом месте раньше была новая средняя школа, в которой училась Харпер Ли.
Дом Алисы Ли не был указан в местной телефонной книге. Человек из справочного отдела «Трибьюн» — «морга», как его называют старожилы, — легко нашел номер в Интернете. Но одну вещь я никак не могла обнаружить в моей набитой статьями и дополнительными материалами папке — изображение дома сестер Ли. На одной из самых часто воспроизводимых фотографий Ли в молодости она сидит в качалке рядом с отцом. Серия фотографий была опубликована в 1961 году в журнале «Лайф», разместившем материал о жизни Ли дома. На ней видна белая закрытая веранда, размещенная сбоку от входа, но по этому изображению нельзя определить, как дом выглядит с улицы. Судя по прочитанным мной статьям, даже расположение дома хранилось в секрете, по крайней мере некоторые местные жители отказывались называть его адрес туристам и журналистам.
Постучав в дверь Ли, я чувствовала себя довольно неловко. Но мне было необходимо сказать редактору, что я хотя бы попыталась.
Глава вторая
Терренс не стал парковаться рядом с домом сестер Ли. Он остановился на их спокойной улице и даже не стал глушить мотор. «Ну, — сказала я ему, — наверное, скоро вернусь».
Был ранний вечер, еще не стемнело. Воздух был теплым и тихим. Мы знали, что Алиса Ли, очевидно, будет дома после рабочего дня в адвокатской конторе. Я поднялась на несколько деревянных ступенек и постучала по белой деревянной двери. На старом медном дверном кольце было женским почерком выгравировано: «Алиса Ф. Ли». Я сделала шаг назад. Ничего не произошло.
Я нажала на звонок, снова сделала шаг назад и подождала. Снова ничего. Ну, все ясно. Я, по крайней мере, попыталась. Подожду еще минутку, потом сяду рядом с Терренсом в автомобиль с кондиционером и буду считать, что дело сделано.
Но как раз в тот момент, когда я уже собиралась возвращаться в машину, дверь открыла маленькая, опиравшаяся на ходунки, женщина. На ней были большие очки, строгая голубая юбка и пиджак соответствующего фасона. Седые волосы с косым пробором были аккуратно заколоты одной единственной заколкой-невидимкой. Я представилась. Она наклонилась вперед, чтобы расслышать. Я повторила громче, кто я и зачем пришла.
— Да, мисс Миллс. Я получила присланные вами материалы. И письмо.
У нее был скрипучий хриплый голос. Она прочитала отправленные мной материалы о том, что библиотечная система Чикаго выбрала «Убить пересмешника» для программы «Одна книга, один Чикаго». Она знала из своих источников, что я опрашиваю всех вокруг. Я читала об Алисе Ли, которая была намного старше своей сестры Харпер. Ей было восемьдесят девять лет, и она все еще занималась юридической практикой. Судя по прочитанным мной статьям, она часто выступала от имени своей сестры, вежливо, но твердо отклоняя просьбы об интервью. К моему удивлению, она пригласила меня зайти.
