«Скорая помощь» отвезла меня в местную больницу. Я чувствовала себя все более и более уязвленной. В отделении скорой помощи мне сделали вливания, а затем отправили на ночь домой. В ту ночь Джуди лежала рядом со мной на постели. Я спала. Она нет. Вот что значит не хотеть никого расстраивать.
На следующее утро Крофты отвезли меня в аэропорт Пенсаколы, до которого было почти два часа. Так как у меня был купленный в последний момент билет в один конец, то меня остановили представители Управления транспортной безопасности. В конце концов после долгой канители Джуди получила разрешение довезти меня, трясущуюся и ничего не понимающую, в инвалидном кресле прямо к выходу на посадку.
Я помню, как она что-то говорила мне о сыне своей подруги. Это был милый, симпатичный сын примерно моего возраста. Оказалось, что он тоже был у выхода на посадку. У моих потенциальных свах Нелл, Дот и Джуди планы на знакомства никогда не выходили из стадии пустого обсуждения. И вот теперь здесь был кто-то, с кем меня, предположительно, хоть и маловероятно, возможно было бы свести. Если бы я что-то соображала. В противном случае трудно бывает произвести хорошее впечатление.
Мои родители встречали меня на другом конце моего продлившегося два с половиной часа полета. Они отвезли меня из Мэдисона в аэропорт О'Хара и отправили в больницу «Норт-вестерн». В Чикаго в тот день было минус три градуса, а в Монровилле плюс двадцать один. Я не заметила разницы.
Ничего не помню о первых двух моих днях в больнице, где я что-то мямлила и ничего не понимала. Доктора определили у меня бредовое состояние, стали вливать жидкость, отменили недавно начатые лекарства, которые могли вступить в реакцию с другими или просто ухудшить мое состояние.
Через несколько дней я уже смогла написать письмо сестрам Ли. Кто-то отправил его за меня по факсу.
«Дорогие Алиса и Нелл,
Нелл, вы, кажется, обещали мне чашку кофе. Я постараюсь как можно скорее получить ее.
Рядом со мной только что остановилось очередное маленькое стадо мужчин и женщин в белых халатах, которые щупали меня, квохтали и предсказывали, что, может быть, завтра меня отпустят.
"Или нет", — как всегда заметил кто-то.
Сегодня мне будут делать ЭЭГ и МРТ. Пункция и анализ крови вчера дали хорошие результаты.
Надеюсь скоро вас увидеть.
С любовью,
Марья
P. S. Привет Джулии».
* * *
Я вернулась, но только для того, чтобы закончить несколько интервью, сложить вещи и попрощаться. Я заполнила еще несколько блокнотов, записала еще несколько долгих послеобеденных интервью с Алисой. Мы с Алисой и Нелл обсуждали все, что они уже мне рассказали, что еще они могут сказать и о чем мне не надо писать. В большинстве случаев они опять предлагали мне решать самой.
Я привезла с собой в Чикаго куда больше, чем увезла оттуда. У меня было больше книг и новая одежда. Но большая часть того, что я приобрела, находилась у меня в памяти и в моих подробных записях, восходивших еще к тому августовскому дню в Чикаго пять лет назад, когда мой редактор подошел к моему рабочему месту.
Дни превратились в месяцы, а месяцы — в годы. В записях, в расшифровках интервью, в папках хранились сотни рассказов. Вот что мне нужно было сделать, чтобы сохранить то, что они и их близкие друзья смогли мне рассказать, чем они захотели со мной поделиться. И я хотела понять повседневную жизнь Монровилля, его обыденность, прошлый и настоящий ритм того глухого места, в котором сформировалась Харпер Ли и которое показано в романе, любимом тремя поколениями читателей.
Я продолжаю регулярно приезжать в Монровилль, чтобы общаться со своими друзьями. Мне по-прежнему раз в неделю присылают в многоэтажный Чикаго «Монро Джорнал». Моя волчанка остается непредсказуемой. Мне по-прежнему надо много отдыхать, большая часть этой книги была написана на ноутбуке, когда я лежала в кровати.
Мне надо было организовать массу информации, собрать материалы и разбить их на главы. Еще до того, как я стала снова и снова перечитывать собранный материал и добавлять к нему осмысленные комментарии, вспоминать яркие детали, то какие-то непрошенные воспоминания поднимались со дна, говоря словами Нелл, «ясные, как июньская ночь». В какие-то моменты я ощущала, что осознаю самую суть того, что значило быть Нелл или каково это быть Алисой в тот период их жизни. Это меня сразу же поражало.
Я все еще слышу, как стучат каблуки по кирпичным ступенькам величественного монровильского особняка с белыми колоннами во время модного дамского ланча, современной версии чего-то похожего на Мейкомб из «Убить пересмешника», на Монровилль из молодости Нелл. Кроме меня, только Нелл в туфлях без каблуков, и она ступает тихо. Она здесь не в своей стихии, но обращает внимание на каждую деталь. Она говорит, что мы принимаем участие в этом мероприятии для того, чтобы я поняла ту часть мира, которая называется округом Монро.
И в тот же вечер она чувствует себя куда более комфортно в «Мэйн-стрит Дайнер» в соседнем городке Экселе, где мы с ней пьем кофе, пока наша стирка отжимается рядом в прачечной. Это та закусочная, где она чаще всего оживляется, смеется, говорит о книгах и друзьях, рассказывает о ярких персонажах из своего детства. О тете Алисе и кузине Луи, о тете Китти и ее муже, которого она называет мистер Нэш.
Она радует своих подруг Дейл и Джуди рассказами о нашем обеде и вспоминает еще пару людей, которых я должна проинтервьюировать. Это неудивительно, она прекрасная рассказчица, как в жизни, так и на бумаге. Есть только одна проблема. Она начинает смеяться до того, как закончит свою историю, и пытается рассказать снова. Опять то же самое. Она снимает очки, слегка откидывает голову назад и отдается заразительному смеху, который разносится по всей комнате.
Я вижу Нелл и Алису вместе, когда в субботу после обеда, как раз перед тем как стемнеет, они отправляются кормить уток и гусей. Я сижу в их гостиной на низком коричневом кресле-качалке, которое придвинуто к ногам серого раздвижного кресла Алисы. Так она лучше меня слышит, и она уже настолько привыкла к тому, что я переворачиваю маленькие кассеты в своем диктофоне каждые тридцать минут, что автоматически прерывает свой рассказ, пока я это делаю.
Когда приближается вечер и свет становится более мягким, Нелл выходит из своей спальни в глубине дома, той, которая когда-то принадлежала ее отцу, а теперь ей. Мы отправляемся кормить уток и гусей. Утки и гуси узнают машину Нелл. Еще до того, как она останавливается у маленького озерца, они бегут к ней, хлопая крыльями, и поднимают крикливый крякающий гвалт. Алиса методично считает уток, стараясь не пропустить ни одной. Нелл делает то же самое и быстро впадает в отчаяние. Обе женщины внимательно за всем следят: каким образом птицы общаются друг с другом, как происходит демонстрация силы с помощью перепончатых лапок, как утята следуют за мамой.
Я вижу Алису поздно вечером, сидящей одной за кухонным столом. Или же я знаю, что она там, потому что она сказала мне, что будет допоздна работать над налоговыми декларациями Нелл и своих клиентов, с которыми она сотрудничает уже пятьдесят лет. Ее младшая сестренка спит в спальне в глубине дома. А может быть, Алиса не спит из-за какой-то другой работы, может быть, она составляет чье-то завещание. Она сидит одна за заваленным столом в кухне пятидесятых годов, и справа от ее локтя горит зеленая банковская лампа.
