– Это похитительница детей? – тихо произнес кто-то.
– Спасительница! – тут же встал на мою защиту Дэш и протянул мне руки.
Не думала, что он примет мой вызов.
– Я ужасно танцую, – шепнула я ему на ухо.
– Я тоже, – шепнул он мне в ответ.
– Танцуйте же уже! – не выдержал бродяга.
Пассажиры в вагоне начали аплодировать, побуждая нас к действию. Группа играла громче и яростней.
Поезд остановился на станции «Четырнадцатая улица Юнион-сквер».
Двери открылись.
Я положила ладони на плечи Дэша. Он обнял меня за талию.
Во время остановки мы станцевали польку.
Двери закрылись.
Мы выпустили друг друга из рук.
* * *
Мы стояли у двери в особое складское помещение на цокольном этаже «Стрэнда».
– Попробуешь угадать, что там? – спросила я Дэша.
– Думаю, я уже догадался. Новая стопка красных записных книжек, которую ты хочешь заполнить цитатами из произведений, скажем, Николаса Спаркса.
– Кого? – Прошу, только не надо разговоров о томных поэтах. Я ничегошеньки о них не знаю.
– Ты не знаешь, кто такой Николас Спаркс?
Я покачала головой.
– Тогда лучше и не узнавай.
Я сняла с крючка у двери ключ от склада.
– Закрой глаза, – попросила Дэша.
Можно было обойтись и без этого. В помещении было холодно, темно и страшновато, но очень приятно пахло книгами. Однако мне хотелось эффекта неожиданности. А еще – незаметно вытряхнуть из лифчика рисовые хлопья.
Дэш прикрыл веки.
Я провернула ключ и распахнула дверь.
– Пока не открывай.
Избавившись от застрявших в лифчике хлопьев с зефиром, я достала из сумочки свечку и зажгла ее.
В холодной затхлой комнате заплясал огонек.
Я взяла Дэша за руку и повела за собой.
По пути сняла очки, чтобы выглядеть, ну не знаю… сексуальнее?
Позади закрылась дверь.
– Можешь открыть глаза, – сказала я и поспешила предупредить: – Это не подарок. Книги нельзя выносить, но их можно навещать.
Дэш послушался.
Он не заметил мой новый облик без очков (или это я сослепу не разглядела его реакцию).
– Не может быть! – закричал Дэш. Даже при столь тусклом освещении ему не было нужды объяснять, что за стопки книг лежат у бетонной стены. Он сразу бросился к ним. – Полное собрание Большого оксфордского словаря! Ничего себе! Боже мой! Ничего себе! – блаженно повторял он, потеряв голову от счастья. Так Гомер Симпсон пускал слюни по пончикам: «Ммм…. пончики».
Счастливого Нового года, Дэш!
* * *
Прошу прощения за очевидное заявление от влюбленной девушки, но Дэш такой… привлекательный. И дело не в фетровой шляпе и не в синей рубашке, оттеняющей его темно-синие глаза, а в общем строении лица: красивом, нежном и юном, с выражением мудрым и добрым.
Мне хотелось казаться спокойной и равнодушной, словно подобное со мной случается постоянно, но не получилось.
– Тебе нравится? Нравится? – спрашивала я, и, наверное, глаза у меня горели, как у ребенка, пробующего самый вкусный в мире кекс.
– Нравится? Да я в экстазе, черт возьми! – Дэш взмахнул шляпой в знак признательности.
Ой. Чертыхания ему не к лицу.
Я пропустила последние слова мимо ушей.
Мы уселись на полу и взяли один из томов.
– Мне нравится этимология слов, – призналась я Дэшу. – Люблю представлять, каким образом возникло то или иное слово.
Из моей сумочки выглядывала записная книжка. Дэш вытащил ее, выбрал какое-то слово на «К» и записал его в нашу книжку.
– Как насчет него? – спросил он.
Дэш записал слово «Кутеж». Я взяла словарь с его коленей и прочитала про это слово:
– Хмм… Кутеж – шумная, разгульная попойка. Существительное. Произошло от глагола «кутить».
Я написала рядом со словом «кутеж»:
«Выплесни эти помои, девица. Это же Новый год! Мы будем кутить!»
Дэш рассмеялся, прочитав мою запись.
– Твоя очередь выбирать слово.
Я открыла другой том и, выбрав слово наугад, записала «надпестичный». И только после этого прочитала, что оно значит: цветок с нижней завязью. Части околоцветника и тычинки прикрепляются при нижней завязи к краю цветоложа над завязью. Такая завязь у яблони, огурца, колокольчика.
Надо же было выбрать такое двусмысленное слово.
Дэш подумает, что я пошлая.
У него зазвонил телефон.
Мне кажется, мы оба вздохнули с облегчением.
– Привет, пап, – ответил Дэш на звонок. На секунду его плечи поникли, тон стал ровным и… терпеливым. Очень странным тоном говорил Дэш с отцом. – О, встречаю Новый год как обычно. Вино и женщины. – Пауза. – Нет, я не хочу говорить с твоим адвокатом. – Пауза. – Да, я помню, что завтра вечером ты возвращаешься домой. – Пауза. – Здорово. Большего всего на свете люблю душещипательные отцовско-сыновьи разговоры о моей жизни.
Такое ощущение, что на плечи Дэша легла невыносимая тяжесть, и меня это сокрушало. Не знаю, откуда взялась во мне смелость, но я осторожно пододвинула свой палец к его – для утешения. И, словно притянутый магнитом, его палец переплелся с моим.
Обожаю магниты.
* * *
– Так, что там у нас за слово… – произнес Дэш, закончив беседу с отцом. – «Надпестичный».
Я вскочила на ноги, чтобы найти какой-нибудь справочник с менее неловкими словами. Взяла словарь разговорных выражений и открыла на первой попавшейся странице.
– «Руки-крюки – о человеке, не умеющем что-либо делать, недотепе».
Дэш написал в книжке:
«Ой, прости, что пропустил бар-мицву. Сегодня все валилось из рук, в чем-то выпачкался, пришлось переодеваться, то-се».
Я взяла у него ручку и добавила:
«Ничего, у меня самого руки-крюки. Ты уж прости, но я только что облил твой костюм».
Дэш взглянул на свои часы.
– Почти полночь.
Я разволновалась. Дэш не решит, что я заманила его сюда для исполнения ужасного (или чудесного) полночного ритуала – новогоднего поцелуя?
Если мы тут задержимся, то он обнаружит, насколько я по этой части неопытна и как страстно желаю получить этот опыт. С ним.
– Мне нужно кое-что тебе сказать, – призналась я тихо. «Я не умею целоваться. Пожалуйста, не смейся надо мной. Если наш поцелуй будет тихим ужасом, то, пожалуйста, отвергни меня помягче».
