Мы забрались в шалаш. Вместо того, чтобы поблагодарить ее, что я должен был сделать, я достал страницы, которые распечатал ранее, и положил на деревянный пол между нами. Наши лбы соприкоснулись теплой кожей, когда мы посмотрели вниз. Я учил ее сквернословить на языке жестов – этому ее не научат врачи или отец.
– Чтобы сказать «член», просто сложи пальцы в форме буквы «d» и дотронься до носа, – я изобразил то, что было на картинке, а затем перевернул лист. – Ох, смотри, если ты хочешь сказать «пошел на хер», то просто покажи средний палец и подуй. Удобно.
Я не смотрел на нее, но ощущал лоб, прижатый к моему. Луна хоть и девчонка, но она реально классная. Единственный минус – иногда она задает слишком много вопросов своим взглядом. Мама говорит, что это из-за того, что Луна заботится обо мне. Не то чтобы я собирался признавать это, но я тоже заботился о ней.
Она дотронулась до моего плеча. Я достал другую страницу.
– Помаши открытой ладонью перед подбородком – вперед и назад – это означает «шлюха». Блин, твой отец убьет меня, если узнает, что я тебя научил всему этому.
Она сильнее толкнула меня в плечо, оцарапав кожу ногтями.
Я поднял взгляд:
– Что?
– Все нормально? – показала она.
Она не очень часто пользовалась языком жестов. Луна не хотела разговаривать. Ни языком жестов, ни простым языком. Она может разговаривать. Теоретически, я имею в виду. Не то чтобы я когда-нибудь слышал. Но так говорят родители – дело не в ее голосе. Все дело в окружающем мире.
Я принимал это. Я тоже ненавижу мир.
Просто мы ненавидим его по-разному.
Я вздохнул:
– Конечно.
– Друзья не позволяют друзьям грустить из-за мелочей, – показала она.
Вау. Целое предложение. Это что-то новое.
Я не понимал, зачем она разговаривала на языке жестов, если не собиралась разговаривать вообще, но я не хотел заставлять ее чувствовать себя плохо.
– Да меня не волнует велосипед. – Я отложил страницы и спрыгнул с ветки. Она последовала за мной и села позади. Я не очень люблю ездить на велосипеде. Это жестоко по отношению к яичкам и утомительно по отношению ко всему телу. Я катался на нем для того, чтобы проводить больше времени с Луной. По той же причине я рисовал. Я ненавижу рисовать.
Она склонила голову набок – вопрос.
– Мама снова в больнице. – Я поднял шишку и бросил ее в сторону солнца, заходящего за гору, на которой стояло наше дерево. Мне было все равно, долетела ли шишка до океана, влажно на улице или холодно. Ненавидит ли она меня.
– Я в норме, – вздохнул я, поднимая другую шишку. – Все в норме.
– Я ненавижу это слово – норма. – Показала Луна. – Это не хорошо. И не плохо. Это ничего.
Она опустила голову вниз и взяла меня за руку, сжав ее. Касание было теплым и сильным. Немного грубым. Несколько недель назад Вон сказал мне, что хочет поцеловать Кару Хантинг. А я никогда даже не думал о том, чтобы просто вот так касаться девчонки.
Луна положила мою руку себе на сердце.
Я закатил глаза, смутившись.
– Я знаю, что ты здесь ради меня.
Она покачала головой и еще сильнее сжала мою руку. Сила ее взгляда немного напугала меня.
– Всегда. В любое время. Навсегда, – показала она.
Я глубоко вздохнул от ее слов. Я захотел бросить велосипед в тупое лицо Вона и убежать. А потом умереть. Я хотел умереть где-то в безлюдных песках, превратиться в пыль, позволить ветру унести меня куда-нибудь.
Я хотел умереть вместо мамы. Я абсолютно бесполезный. А ведь так много человек зависит от ма.
Папа.
Лев.
Я.
Я.
Луна указала на солнце перед нами.
– Закат? – вздохнул я.
Она нахмурилась.
– Пляж?
Она покачала головой, закатывая глаза.
– Солнце опять встанет завтра, – показала она.
Она наклонилась. На какой-то момент мне показалось, что она собирается спрыгнуть. Но она сняла булавку с клетчатых кроссовок и проткнула кончик указательного пальца. Без слов она взяла мою руку и тоже уколола палец. А затем соединила их вместе, а я уставился на кровь, наблюдая, как она смешивается.
На ее губах появилась улыбка. Зубы неровные. Немного заостренные. И совсем не идеальные.
Нашей кровью она написала «Или вместе, или никак» на тыльной стороне моей ладони, не обращая внимания на костяшки.
Я вспомнил о велосипеде, который она вернула мне, и усмехнулся.
Она притянула меня в свои объятия. Я утонул в ее руках.
Я не хотел целовать ее.
Я хотел взрезать свою кожу и затолкать Луну в себя.
Спрятать ее от всего мира и сохранить.
* * *
Луна
Меня назвали в честь луны.
Папа говорил, что я была совершенно круглой. Я была светом, рожденным во тьме. Ребенком, которого так не хотела моя мама, и он не знал, что с этим делать. Папа говорил, что вопреки всему – а может, именно из-за того, что – я самое красивое и очаровательное создание, которое он когда-либо видел.
«Мое сердце разбилось не потому, что ему было грустно, а потому, что оно переполнилось любовью к тебе. В нем больше не осталось места», – однажды он сказал мне.
Он говорил много всего, чтобы я чувствовала себя любимой. Конечно, у него всегда были лучшие намерения.
Моя мама бросила нас еще до того, как мне исполнилось два.
На протяжении многих лет она стучалась в дверь моих воспоминаний, когда я меньше всего ее ожидала, – пробираясь через ворота с багажом воспоминаний и фотографий, которые я никогда не должна была видеть.
Ее смех, который я никак не могла вызвать, как ни старалась, прокатывался по моей коже языками пламени.
Хуже всего то, что я знала, что она жива. Она жила где-то под тем же небом, дышала тем же воздухом. Возможно, где-то в Бразилии – на ее родине. Но это не имело никакого значения, ведь она была не со мной. И однажды она вернулась, ей очень нужны были деньги.
Мне было пять, когда все случилось – когда-то тогда папа встретил Эди, мою мачеху. Вал, моя мама, попросила о совместной опеке и алиментах такого размера, что можно было бы отстроить новую маленькую страну. Когда она поняла, что я не собираюсь делать ее богатой, она снова меня бросила.
Тогда у меня была привычка пробираться тайком на кухню по ночам, там у папы и Эди всегда происходил какой-нибудь важный разговор. Они ни разу не заметили меня. Я в совершенстве овладела искусством становиться невидимкой, когда Вал перестала видеться со мной.
