Я все равно буду рядом.
Ждать. Тосковать. Наблюдать, как время тянется между нами, как бесконечный океан.
Я бросил телефон на кровать, чтобы он утонул в черном атласе, а затем плюхнулся рядом. Я потер глаза, будто смог бы стереть из памяти отца, делающего то, что он делал с мамой.
Дядя Вишес однажды пошутил, сказав, что жизнь не так уж проста. Теперь я понимаю, что он имеет в виду. Жизнь ощущается как цепь бедствий, связанных вместе. То, что помогает мне проходить через это, так это воспоминания об известных людях, которые прошли через ужасное дерьмо и все еще были живы. Это немного жутко, но помогает. Хоакин Феникс наблюдал, как умирает его брат и звонил в 911. У Киану Ривза родился мертвый ребенок, а восемнадцать месяцев спустя он потерял любовь всей жизни. Опра Уинфри забеременела в четырнадцать лет, после изнасилования и сексуального абьюза. Шарлиз Терон видела, как ее мать выстрелила в ее отца в целях самозащиты.
Все эти люди все еще живы. Смеются. Дышат. Женятся. Заводят детей. Идут дальше.
Чисто теоретически я тоже мог бы.
– Привет.
Тоненький голос вырвал меня из мыслей. Я сел на кровати. Мама. На ней зеленый комбинезон, завязанный на тонкой талии. Ее лицо румяное и молодое. Даже здоровое. Счастливое. Как Луна после того, как я подарил ей оргазм.
Заметка: Никогда не ставь в одно предложение маму и оргазм. Даже мысленно.
– Йоу.
– Ты рано.
– А ты была занята. – Я положил голову на колени, и не важно, что это так по-женски, и посмотрел в потолок.
Она рассмеялась, отталкиваясь от дверной рамы и садясь на кровать рядом со мной. Ее ноги придвинулись к моим. Она толкнула меня. Мне стоило немалых усилий не закатить глаза, как гребаная Кардашьян.
– Как насчет того, чтобы не разговаривать об этом? – Я почти умолял.
Был ли я выше этого на данном этапе?
– Успокойся. Я уверена, что ты знаешь все о пестиках и тычинках.
– Да. Ну, давай поговорим об этом.
– Секс – это естественно.
– Не, ибо меня учила этому Адриана Чечик.
– Адриана Чечик это порнозвезда? – В маминых глазах промелькнуло веселье.
– Нет, астроном. Не делай из себя скромницу.
Она засмеялась, взъерошив мои волосы.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не мне ли следует это у тебя спрашивать? – Я поднял бровь.
– Я чувствую себя прекрасно, – хихикнула она. – А ты? Как мой сын?
– Нормально, – проворчал я.
Я выпиваю как минимум бутылку в день после того, как уехала Луна, ну а так нормально.
– Отлично, отлично, отлично.
Я не могу даже дышать, когда думаю о жизни без тебя.
Но сорваться на нее было бы хреново. Не могло быть и речи, чтобы поговорить об этом с папой. Нам обоим надо остыть. Он трахал мою маму. С игрушками. Не круто.
Она взяла мое лицо в руки и подняла голову. Наши взгляды встретились.
– Найт Джеймсон Коул, ты возвел высокие и толстые стены, но я вижу через них. Расскажи, что беспокоит тебя. Это не может быть мое здоровье, так как я здесь и чувствую себя лучше. Это о сероглазой девушке, которая недавно улетела на другой конец страны?
Она взялась за воротник рубашки и притянула меня к себе, положив голову на колени, проведя нежными, бледными пальцами по моим волосам. По телу побежали мурашки. Она делала так каждый раз в детстве, когда я устраивал истерики. Это успокаивало меня.
– Поговори с мамочкой, милый, – прошептала она.
Мои слова полились словно кислота, как цунами из признаний. Я рассказал ей все: о том, что случилось в приюте для собак. О поцелуе с Поппи перед Луной. О Луне, целующей Дарью передо мной. О ночи, когда я пробрался к Луне в комнату (опустив сексуальную часть – просто потому что мой ужин испорчен, не значит, что маме теперь не следует есть десятилетие) и о том, как я пытался забыть ее. Как я пригласил Поппи в домик на дереве, чтобы сравнять счет с Луной.
– Может, она видела тебя. – Мама поджала губы.
Я хмурился в стену перед собой, выкрашенную в черный цвет, с логотипом рейдеров.
– Навряд ли.
– Почему это? – настояла мама.
– Потому что Луна взбесилась бы.
Она практически убила меня взглядом, когда я целовал Арабеллу, а она была так же важна в моей жизни, как использованный презерватив.
– Думаешь? Разве это похоже на Луну? Беситься на тебя? Особенно когда она видит, что теоретически ты не делаешь ничего неправильного, просто проводишь время со своей девушкой?
Внутри моей девушки. Ну или как это выглядело со стороны, по крайней мере.
Есть смысл в маминых словах. Возможно, Луна видела. Может, она и была нарушителем обещания, но я сказал, что не успокоюсь, пока не сравняю счет, но сейчас, когда она думает, что так и случилось, это не очень хорошо.
Нет. Это, черт, совсем не хорошо.
– Ты любишь ее? – серьезно спросила мама.
– Нет, – выпалил я.
Да.
Почему это так сложно? Потому что это так жалко? Потому что она безответна? Потому что я не уверен, кто есть Луна сейчас? Разговаривает, трахается и живет без меня, летает через всю страну, пока я теряю маму от кистозного фиброза.
– Ну ладно тогда. – Роза вскинула руки с холодной улыбкой. – Тогда никакого вреда не было нанесено. Нам не надо больше об этом разговаривать, да?
Она практически встала. Я поднялся с ее бедер и сел.
– Подожди.
– Ммм? – Ее губы растянулись в победной улыбке.
– Я люблю. Люблю ее. – Я замолчал. – Я люблю ее, но не уверен, что знаю ее теперь.
– Ты любишь ее, но, может, вы и выросли вместе, но вы еще и выросли друг из друга?
Я покачал головой. Нет. Не так.
– Я не могу перерасти Луну. Это как будто перерасти свое сердце. Невозможно. Оно растет вместе с тобой. Что мне делать? – Я провел рукой по небритому подбородку. – Что мне делать, мама?
– Хорошо, это легко. – Она улыбнулась. – Иди за ней. Унижайся. Но отвоюй свою девочку назад. Жизнь слишком коротка, чтобы не быть с тем, кого любишь.
Ехать в Аппалачский в середине учебного года, когда твоя мама болеет – глупо. Я знаю это. Но оставлять отношения с Луной незаконченными – еще глупее. Сколько еще ударов выдержит наша дружба, прежде чем взорвется как пиньята?
Мне надоело бить пиньяту. Мне не нужны конфеты внутри нее. Я просто хочу эту долбаную пиньяту. Разве я много прошу?
– Я не могу оставить тебя. – Я взял маму за руку.
