— Странно… странно,— пробормотал он, в то время как его собеседник, не оборачиваясь, медленно удалялся.
К сожалению, Хосе Фуэнтесу не пришлось проверить основательность своих подозрений. Словно боясь дать повод для расспросов о прежней его жизни, Кау-джер вечером того же дня отправился в один из обычных продолжительных походов по острову.
Через неделю корабль был разгружен. Помимо щедрых даров, присланных чилийским правительством для новой колонии, «Рибарто» доставил еще множество различных галантерейных товаров по частному заказу Гарри Родса.
Совершенно несведущий в агрономии и не приспособленный к хлебопашеству, Родс решил стать коммерсантом-импортером. Поэтому после провозглашения независимости острова, когда появились некоторые надежды на успешное развитие колонии, он попросил командира вестового судна выслать с первой же оказией товары для мелочной торговли. Тот выполнил просьбу: «Рибарто» доставил за счет Гарри Родса множество самых разнообразных товаров — одежду, обувь, спички, иголки, нитки, булавки, табак, карандаши, бумагу, чернила и т. д. В общем, вещи недорогие, но весьма необходимые.
Однако последние события дали повод к размышлениям. Может быть, его затея лопнула и лучше оставить весь товар на «Рибарто», самому сесть на корабль и покинуть страну, где нет никаких шансов на успех?
А куда можно отправиться с таким грузом, крайне ценным здесь, в полудиком краю, но не находящим спроса там, где этих предметов сколько угодно? Поразмыслив, Родс решил немного выждать. В конце концов, «Рибарто» — не последний корабль, посетивший остров. Если обстановка не изменится — ну что ж, возможность уехать еще не потеряна.
Разгрузившись, «Рибарто» снялся с якоря и двинулся в путь. А через несколько часов вернулся Кау-джер, словно только и ждал момента отплытия корабля.
Жизнь опять потекла по-прежнему. Одни занимались огородничеством или удили рыбу, а большая часть эмигрантов бездельничала. Но теперь подобная беспечность до некоторой степени объяснялась значительным пополнением продовольственных запасов. Поскольку в лагере сейчас насчитывалось меньше сотни человек (включая жителей Нового поселка, как с общего согласия назвали селение вокруг дома Кау-джера), можно было спокойно прожить еще года полтора.
Что касается Боваля, то он вел поистине царский образ жизни. По правде говоря, адвокат и в самом деле был настоящим царем-лежебокой, потому что царствовал, но не правил. Впрочем, губернатор считал, что все идет отлично.
В первые же дни Боваль специальным постановлением возвел лагерь в ранг официальной столицы острова Осте, назвав ее «Либерия», и после этого великого деяния почил на лаврах.
Великодушный дар чилийского правительства дал Бовалю возможность еще раз проявить власть, направив ее на организацию развлечений для своих подданных. По его приказу половина привезенных спиртных напитков была оставлена про запас, а половина выдана колонистам. Плоды подобной щедрости не заставили себя ждать. Многие эмигранты немедленно набрались до бесчувствия, а больше всех Лазар Черони. Туллии и Грациэлле пришлось снова столкнуться с отвратительными сценами, отзвуки которых потонули в праздничном ликовании. Второй раз лагерь пировал вовсю.
Люди пили, играли в азартные игры, плясали под звуки скрипки Фрица Гросса, воскресшего под действием рома. Те, кто был потрезвее, собирались вокруг талантливого музыканта. Случалось, даже сам Кау-джер переходил на правый берег, привлеченный дивными мелодиями, тем более изумительными, что никогда еще подобные звуки не раздавались в этих краях. Часто его сопровождал кто-нибудь из жителей Нового поселка: Гарри Родс с семьей, которых также очаровывала музыка Фрица Гросса; Хальг и Кароли, для которых она представляла настоящее чудо — недаром они внимали ей с открытыми от изумления ртами; Дик и Сэнд, едва заслышав звуки скрипки, опрометью мчались на другой берег.
При этом Дик, конечно, хотел просто поразвлечься: скакал и плясал что было сил, стараясь попасть в такт. Но его друг вел себя совершенно иначе. Обычно Сэнд становился в первые ряды и, широко раскрыв глаза, дрожа от волнения, напряженно слушал, боясь пропустить хоть одну ноту, и уходил только тогда, когда последняя мелодия улетала в бескрайнее небо.
Кау-джер обратил внимание на сосредоточенный вид мальчика.
— Ты любишь музыку, малыш? — однажды спросил он.
— Очень люблю, сударь! — с глубоким вздохом ответил тот. И добавил пылко:— Если бы я мог играть… Играть так же, как господин Гросс!…
— Вот как? — изумился Кау-джер, которого растрогала восторженность мальчика,— Тебе так хочется играть на скрипке?… Ну что ж, может быть, это удастся устроить.
Сэнд недоверчиво покосился на него.
— А почему бы и нет? При первой же оказии я попрошу, чтобы тебе прислали инструмент.
— Правда? — Глаза у малыша засияли от радости.
— Обещаю! — торжественно заверил его благодетель.— Но уж придется тебе запастись терпением.
По-видимому, большинство колонистов получали истинное удовольствие от музыки, хотя и не относились к ней с таким жаром, как Сэнд. Концерты Фрица Гросса являлись для них просто развлечением в однообразном и унылом существовании.
Бесспорный успех скрипача навел Фердинанда Боваля на блестящую мысль. Регулярно два раза в неделю из неприкосновенных запасов музыканту выдавали определенную порцию рома. Поэтому два раза в неделю в Либерии проходили концерты — совсем как в цивилизованных странах!
Поиски названия для столицы и устройство развлечений для ее жителей полностью исчерпали организаторские способности губернатора. Помимо прочих недостатков, у него была еще одна слабость: любоваться собой и восхищаться своей деятельностью, особенно при виде общей радости. В памяти Боваля возникали классические ассоциации: «Panet et circenses!»
[73] — жаждали римляне. А разве он не удовлетворял это извечное требование народа? Чилийский корабль обеспечил колонию хлебом, а будущий урожай даст остальные продукты. Развлечения и удовольствия предоставлялись в виде концертов Фрица Гросса, если, конечно, допустить, что определенной части эмигрантов, имевших счастье находиться под непосредственной властью губернатора, не все моменты праздной жизни доставляли удовольствие.
Прошли февраль и март. Ничто не поколебало оптимизма Боваля. Пока лишь редкие ссоры или драки нарушали покой в Либерии. Но губернатор не считал нужным обращать внимание на такие мелочи. Однако в конце марта наступил конец безмятежному бытию Фердинанда Боваля. Первое событие, явившееся предвестником цепочки трагических происшествий, само по себе не имело особого значения — обычная стычка, но последствия ее оказались таковы, что Боваль решился на сей раз изменить своему принципу невмешательства. Результаты получились самые неожиданные, и вышло, что губернатор оказал сам себе медвежью услугу.
Хальг сыграл главную роль в этом спектакле, где ему пришлось защищать собственную жизнь.
