До сего времени ему приходилось терпеть возвышение соперника, но час настал, и он начал борьбу. Поводов для справедливых упреков и нападок на губернатора было больше чем достаточно. Но очутись сам Дорик в его положении, вряд ли он нашел бы выход из создавшейся обстановки. Но, поскольку никто не задавал такого нескромного вопроса, Дорику не приходилось задумываться над ответом.
Боваль не мог не знать о деятельности противника. Из окна «дворца» он часто наблюдал за метаниями возбужденной толпы. Чем ближе была весна, тем больше и больше росла эта толпа, и по ее поведению губернатор понимал, что кампания, проводимая Дориком, дает неплохие результаты. Но, не желая покидать свой пьедестал
[78], он подыскивал способы защиты.
Конечно, адвокат прекрасно видел, что колония пребывает в состоянии развала. Но он обвинял в этом чисто внешние причины, в частности климат. Его самоуверенность ничуть не поколебалась. Если он ничего не сделал, то только потому, черт возьми, что ничего нельзя было сделать. И никто на его месте не сумел бы помочь Либерии.
Боваль цеплялся за свою должность не только из-за честолюбия. Его иллюзии о блестящих преимуществах положения губернатора частично рассеялись, и теперь он беспокоился и радовался лишь при мысли о том, что сумел накопить обильные запасы продовольствия. Разве удалось бы сделать это, не будь он правителем? И что произойдет с ним в случае потери власти?
Поэтому бывший адвокат вступил в ожесточенную борьбу за сохранение не только должности, но и жизни. Он сделал ловкий, хитроумный ход — не стал опровергать ни одного предъявленного Дориком обвинения. Боваль понимал, что тут он потерпит полное поражение, и сам начал обличать свои недостатки и указывать на промахи. Из всех недовольных он оказался самым озлобленным.
Однако противники разошлись во взглядах на будущее. Дорик стоял за смену правительства. Адвокат призывал к единению и возлагал на других ответственность за беды, постигшие колонию.
Но кто же являлся причиной этих бед? Фердинанд Боваль считал, что виновны только те немногие эмигранты, которых не коснулась нужда и которым зимой не пришлось искать убежища и помощи на побережье. Он рассуждал очень просто: раз колонисты не вернулись — значит, им удалось как-то прожить. Следовательно, у них имелось продовольствие, и колония вправе конфисковать его в общее пользование.
Население, доведенное до отчаяния, быстро поддалось на провокацию. Сначала колонисты стали рыскать в окрестностях Либерии, а затем образовали целые отряды, вернее, банды, и пускались в дальние экспедиции. Со временем таких отрядов становилось все больше и больше, и, наконец, 15 октября целое войско из двухсот человек под предводительством братьев Мур ринулось на поиски пропитания.
В течение пяти дней они обшарили весь остров. Что они там делали? Об этом можно было судить по растерянным, обезумевшим колонистам, жертвам грабежа, обратившимся к губернатору за защитой. Но тот грубо выгнал их, упрекая в позорном эгоизме. Они обжирались, в то время как их братья умирали с голоду! Несчастные, оторопев, отступали. Боваль торжествовал. Значит, он не ошибся, когда наудачу предсказал, что у тех, кто не вернулся зимой в Либерию, имеются солидные запасы.
Однако этим фермерам пришлось разделить общую участь. Результаты их тяжкого труда были уничтожены, а сами они превратились в таких же нищих и голодных, как их грабители. Отряды братьев Мур налетали на фермы словно саранча, пожиравшая все, что можно было съесть. Кроме того, грабежи стали сопровождаться дикими выходками, свойственными разъяренной толпе, хотя она же первая страдала от них. Засеянные пашни были вытоптаны, птичники разорены, вся живность уничтожена.
Но добыча налетчиков оказалась ничтожной, потому что «изобилие продуктов» у фермеров было весьма относительным. Если они и обеспечили себя пропитанием, то лишь потому, что работали больше других, имели солидный опыт или им повезло с земельными участками, а не из-за какого-то чуда. Поэтому в их скромных жилищах трудно было найти значительные запасы.
Это вызывало у бандитов крайнее раздражение, часто выливавшееся в совершенно варварские поступки. Многих они подвергли настоящим пыткам, чтобы заставить указать тайник, где якобы спрятаны продукты.
Через пять дней после ухода из Либерии разбойничья банда натолкнулась на высокий забор, окружавший усадьбу Ривьеров и их соседей. Еще в начале пути грабители зарились на эти фермы, самые отдаленные и самые процветающие, надеясь хорошенько поживиться.
Но не тут-то было!
Четыре усадьбы, примыкавшие друг к другу, представляли четыре стороны большого квадрата и оказались настоящей неприступной крепостью. Тем более что ее защитники — единственные среди всех колонистов — имели огнестрельное оружие. Первыми же выстрелами фермеры ранили и убили семь человек. Остальные пустились наутек.
Эта стычка охладила воинственный пыл бандитов. Они повернули обратно и к ночи добрались до Либерии. Громкие проклятия и несусветная брань возвестили жителям столицы об их возвращении. Поселенцы высыпали из домов.
Сначала за дальностью расстояния нельзя было понять причину такого шума и они решили, что это крики победы и ликования. Но едва удалось разобрать отдельные слова, как всех охватила растерянность.
— Предательство!… Предательство!…— вопили разбойники.
Предательство?… Жителей Либерии охватил панический страх. Больше всех дрожал Боваль, предчувствовавший несчастье. Он знал: что ни случись, вся вина падет на губернатора. Даже не выяснив, какая опасность угрожает ему, адвокат бежал и заперся во «дворце».
Едва он задвинул засовы, как шумная ватага остановилась у крыльца.
Чего эти люди хотели? Откуда взялись раненые и убитые, которых положили на площади перед его жилищем? Что произошло там и от чьей руки пали несчастные? Чем так возмущена толпа?
Пока Боваль пытался проникнуть в тайну случившегося, разыгралась новая трагедия, причинившая глубокое горе жителям левобережья и поразившая Кау-джера в самое сердце.
Постоянно навещая лагерь, он знал о волнениях среди населения Либерии, но понятия не имел о бандитской шайке, которая покинула поселение еще до его прихода и вернулась после того, как он ушел домой. Возможно, Кау-джер заметил, что за последние несколько дней жителей стало как будто меньше, однако не придал этому особого значения.
Но в тот вечер, движимый каким-то смутным предчувствием, он после захода солнца вышел из дома со своими обычными спутниками — Гарри Родсом, Хартлпулом, Хальгом и Кароли,— дошел до берега реки. Если бы не наступившая темнота, отсюда была бы видна Либерия. Местоположение лагеря угадывалось только по отдаленному гулу и мерцающим огням.
Пятеро друзей сидели на прибрежной скале и молча созерцали ночное небо. У их ног лежал Зол. Вдруг с противоположного берега донеслось:
