Возможно, для того чтобы преодолеть разрыв, расширявшийся между нами с тех пор, как он вернулся в Нью-Йорк, в мае 1981 года папа сказал, что хочет устроить вечеринку в честь моего шестнадцатилетия. Официальное открытие Grand Hyatt состоялось несколькими месяцами ранее, и папа сказал, что попросит Дональда разрешить нам воспользоваться одним из малых банкетных залов. Дональд, который, казалось, горел желанием блеснуть своим новым проектом перед семьей, с готовностью согласился и даже предложил ему скидку.
Несколько дней спустя папа рассказал о своих планах моему деду, когда мы все трое были в комнате для завтраков, с покрывающими стол вездесущими вырезками. «Фред, – раздраженно сказал он, – Дональд занят, ему не до твоей ерунды».
Подтекст был очевиден: Дональд – большой человек, он занимается важными вещами, а ты – нет.
Не знаю, каким образом, но в конечном итоге папе удалось провернуть эту затею. Моя вечеринка должна была состояться.
Большинство моих гостей уже явились, и я стояла в небольшой группе друзей, когда вплыл Дональд. Он подошел к нам и, вместо того чтобы поздороваться, развел руки в стороны и сказал: «Ну что, разве это не здорово?»
Мы все согласились, что это и в самом деле здорово. Я вновь поблагодарила его за то, что он разрешил нам воспользоваться гостиницей, а затем представила его всем.
«Ну и что вы думаете об этом вестибюле? Шикарно, не так ли?»
«Шикарно», – сказала я. Мои друзья кивнули.
«Никто другой не смог бы это потянуть. Вы только взгляните на эти окна».
Я было начала волноваться, что скоро дело дойдет до восхищения плиткой в туалетах, но он увидел моих деда и бабушку, пожал мою руку, поцеловал меня в щеку и, сказав: «Развлекайся, милочка» – пошел к ним. Мой папа сидел за пару столиков от них в полном одиночестве.
Когда я обернулась к друзьям, они все таращили глаза.
«Что это была за хрень?» – спросил один из них.
Летом 1981 года Мэриэнн отвезла моего отца в наркологическую реабилитационную клинику Carrier в Нью-Джерси, расположенную неподалеку от земельного участка, который позднее Дональд превратит в поле для гольфа. Папа проходил там тридцатидневный курс лечения, но делал это без особой охоты. Мэриэнн со своим вторым мужем, Джоном Бэрри, забрали его и отвезли обратно в Дом – пожалуй, худшее из всех мест, где он мог бы находиться. Когда на следующий день она зашла его навестить, папа уже снова пил.
Фредди потерял свой дом и семью, свою профессию, почти всю силу воли и большинство своих друзей. Под конец его родители остались единственными людьми, кто мог о нем позаботиться. И они этому активно сопротивлялись. В итоге его отца приводил в ярость сам факт существования Фредди.
То, как Фред обращался с моим отцом, всегда служило наглядным примером – предупреждением – его остальным детям. В конце концов контроль перерос во что-то совершенно иное. Фред располагал всей властью мучителя, но в результате и сам оказался привязанным к Фредди (в связи с растущей физической зависимостью от него сына из-за алкоголизма и ухудшающегося здоровья), точно так же как раньше всегда пытался прикрутить его к себе. Фред был лишен воображения и не был способен найти выход за рамками обстоятельств, ответственность за которые главным образом лежала на нем. Эта ситуация служила доказательством того, что его власть была не безгранична.
После того как в августе того же года я вернулась из лагеря, я объявила, что хочу отправиться учиться в школу-интернат. Я объяснила папе, что после десяти лет в той же самой ужасно маленькой школе Kew-Forest, в которую ходили мои тети и дяди, я чувствую, что просто задыхаюсь от скуки. Мне хотелось места поинтересней, где есть кампус, лучше условия для занятий спортом и больше перспектив. Папа предупредил меня об опасности оказаться маленькой рыбкой в большом пруду, но, думаю, он понимал, что при всей справедливости моих аргументов мне просто хочется сбежать.
Проблема заключалась в том, что у меня оставалось всего три недели на то, чтобы определиться, куда я хочу поступить, заполнить заявления и быть зачисленной. За последние две недели августа 1981 года мы с матерью объездили почти все закрытые школы Коннектикута и Массачусетса.
Пока я ждала результата, нам необходимо было получить согласие деда, по крайней мере, так сказал мой папа.
Мы оба стояли перед местом, где обычно сидел мой дед (на диванчике в библиотеке), и папа объяснял, что я хочу сделать. «Зачем ей все это? – спросил его мой дед, как будто меня самой там не было. – Kew-Forest – нормальное место». Он входил в тамошний совет попечителей уже почти тридцать лет.
«Пришло время что-то изменить. Ну же, пап. Ей это будет полезно».
Дед начал жаловаться по поводу дополнительных расходов, даже несмотря на то, что деньги пойдут из отцовского траста и это совершенно его не затронет, и еще раз заявил о своей уверенности в том, что Kew-Forest лучше. Но папа не отступил.
Не думаю, что деда и в самом деле волновало, в какую школу я буду ходить, но я была благодарна за то, что папа еще раз выступил на моей стороне.
За день до отъезда в интернат я вышла из квартиры в Highlander и на велосипеде отправилась к дому дедушки и бабушки. Я въехала на подъездную дорожку и прислонила велосипед к высокой кирпичной стене у гаража, затем по ступеням поднялась к тропинке, ведущей к заднему входу.
В этот день в самом начале сентября на заднем дворе все было тихо. Я перепрыгнула через две ступеньки, ведущие на бетонную веранду, и позвонила в звонок. Уличной мебели здесь не было, просто пустой цементный пол. Единственным человеком, который когда-либо ею пользовался, когда мы были моложе, был мой дядя Роб. Одно время здесь стояло несколько кованых стульев, и когда он приезжал домой на выходные, то составлял их вместе, используя один как подставку для ног, намазывался детским маслом и пристраивал под подбородок свой складной мини-солярий.
Шли минуты. Я уже собиралась позвонить еще раз, когда дверь наконец открыла моя бабушка. Казалось, она удивилась при виде меня. Я потянула на себя сетчатую дверь, чтобы войти, но бабушка осталась в проходе.
«Привет, бабуль. Я пришла повидаться с папой».
Бабушка стояла, вытирая руки о передник, напряженная, как будто я только что поймала ее за каким-то непристойным занятием. Я напомнила ей, что завтра уезжаю в школу. Она была довольно высокой, а с волосами, собранными на макушке в жесткий пучок, она выглядела как никогда суровой. Она не двинулась с места, чтобы меня впустить.
«Твоего отца нет дома, – сказала она. – Я не знаю, когда он вернется».
Я была в растерянности. Я знала, что отец хотел со мной попрощаться, мы говорили об этом несколько дней назад. Я решила, что он забыл, что я собираюсь прийти. За последний год он часто забывал о наших планах. Не то чтобы я удивилась, но что-то все же было не так. Прямо над тем местом, где мы с бабушкой стояли, из открытого окна спальни моего отца доносился звук радио.
