Дональд был успешным, потому что олицетворял успех. Этот постулат игнорировал один основополагающий принцип: он не достиг и не мог достичь того, что ему ставили в заслугу. Несмотря на это, его самомнение, теперь взлетевшее до небес, необходимо было постоянно подпитывать, и не только его семье, но и всем, кто с ним сталкивался.
В высшем свете Нью-Йорка Дональда никогда не воспринимали иначе как придворного шута, но при этом отдавали должное его амбициозности и блистательному имиджу, приглашая на свои тусовки и допуская в насиженные местечки вроде Le Club. Чем больше ньюйоркцы хотели зрелищ, тем старательнее СМИ стремились их обеспечить – даже в ущерб более важным и содержательным материалам. Зачем утруждать их чтением тяжелых для понимания статей о запутанных банковских делах Дональда? Переключение внимания и ловкость рук были в огромной степени выгодны Дональду, в то же время давая ему то, что он хотел: бесконечное преклонение прессы, сфокусированной на его скандальном разводе и предполагаемых сексуальных победах. Если уж СМИ могли отрицать реальность, значит, ему тоже не возбранялось.
Каким-то чудом после школы-интерната я поступила в университет Тафтса
[37], и, несмотря на то, что пропустила второй семестр первого года обучения, в 1989 году я его окончила. Год спустя, как раз перед тем, как мой дед прикупил в казино фишек на скромную сумму в три с лишним миллиона долларов, я поступила в магистратуру Колумбийского университета
[38] по специальности «английский язык и сравнительное литературоведение».
Через два месяца после начала семестра мою квартиру обворовали. Вынесли всю мою технику, включая необходимую для учебы письменную машинку. Когда я позвонила Ирвину узнать, могу ли я получить часть моего содержания авансом, он отказал. Мой дед считает, что мне следует найти работу, сказал мне он.
В следующий раз, когда я навещала бабушку в Доме, я объяснила ей эту ситуацию, и она предложила мне чек. «Ничего, бабуль. Мне всего-то осталось подождать пару недель».
«Мэри, – ответила она, – никогда не отвергай денежные подарки». Она выписала мне чек, и я смогла купить пишущую машинку.
Вскоре я имела неприятный телефонный разговор с Ирвином. «Ты просила у бабушки деньги?»
«Не совсем, – сказала я. – Я рассказала, что меня ограбили, и она помогла».
Просматривая погашенные чеки всех своих личных и деловых расходов, а также и бабушкиных (что он делал в конце каждого месяца), мой дед обнаружил чек, который бабушка выдала мне, и пришел в бешенство.
«Тебе нужно быть осторожнее, – предупредил меня Ирвин. – Твой дедушка частенько поговаривает о том, чтобы оставить тебя без наследства».
Несколько недель спустя Ирвин снова мне позвонил. Мой дед был опять мною недоволен, на это раз потому, что ему не понравилась подпись, которой я заверяла свои чеки.
«Ирвин, ты, должно быть, шутишь».
«Нет. Ему не нравится, что она неразборчива».
«Но это роспись».
Он помолчал и его голос смягчился: «Измени ее. Мэри, тебе необходимо играть в эту игру. Твой дед считает тебя эгоистичной, и к тому времени, как тебе исполнится тридцать, твой счет может полностью опустеть». Но я никогда не понимала, что он имел в виду под «игрой» – это же моя семья, не бюрократическая структура.
«Не понимаю, что я делаю не так. Я получаю степень магистра в одном из лучших университетов страны».
«Ему все равно».
«Дональд об этом знает?»
«Да».
«Он – мой поверенный. Что он об этом думает?»
«Дональд? – Ирвин пренебрежительно улыбнулся. – Ничего».
Моему деду пока еще не поставили диагноз болезни Альцгеймера, но он уже был в некотором маразме, так что я не отнеслась к угрозам слишком серьезно. Но подпись все же сменила.
Странное сочетание ощущения привилегированности своего положения и отсутствия должной заботы было характерно для всех в моей семье. Хотя в материальном плане у меня было все, что необходимо, – и даже такая роскошь, как закрытая школа и летние лагеря, – во мне засело умышленно внедренное чувство неуверенности в том, что так будет всегда. К тому же иногда возникало тягостное и временами убийственное понимание того, что кто бы что ни делал, это не имеет никакого значения, и, хуже того, мы сами не в счет – важен только Дональд.
У Trump Management, которую Дональд часто называл «домашней лавкой», дела шли относительно хорошо. С 1988 по 1993 год Фред выплатил себе более 109 миллионов долларов, и еще десятки миллионов имел на своих банковских счетах. Однако The Trump Organization, компания, которой формально управлял Дональд, находилась в крайне тяжелом положении.
Переведенный на месячное содержание – в сумме, на которую семья из четырех человек могла бы безбедно жить лет десять, но все же это было ограничением – и лишенный возможности брать новые кредиты, Дональд искренне верил, что во всем, что с ним происходит, виновата экономика, неприязненное отношение банков и невезение.
Он всегда считал, что жизнь к нему несправедлива. Это находило отклик у Фреда, который тоже пестовал собственные обиды и тоже никогда не принимал на свой счет ничего, кроме успехов. Свою манеру уклоняться от ответственности, одновременно перекладывая вину на других, Дональд откровенно позаимствовал из сборника тактических схем своего отца. Даже потратив на Дональда бессчетные миллионы долларов, Фред не оградил его от провалов, но наверняка находил виновных на стороне, что делал каждый раз, когда сам совершал промахи (как в случае с обвинением Фредди в провале проекта Steeplechase). Дональд хорошо знал, что Фред никогда не одобрял тех, кто берет ответственность за свои неудачи (что однозначно означает признание своих ошибок); он видел, к чему это привело Фредди.
Вполне вероятно, что в конце 1960-х – начале 1970-х годов Фред не понимал, насколько низким является уровень компетентности Дональда. Для него было практически невозможно признать любую слабость в сыне, от которого зависело будущее его империи. Гораздо легче было убедить себя в том, что таланты Дональда пропадают в тихой заводи Бруклина и ему просто нужен бассейн побольше, чтобы устроить большой заплыв.
Когда гостиница Commodore стала постепенно превращаться в Grand Hyatt, Фред был так ослеплен тем, насколько успешно Дональд манипулировал подробностями этого процесса, чтобы выставить в самом лучшем свете самого себя, что, казалось, забыл, сколь важную роль во всем этом сыграли его собственные личные связи, знания и опыт: ни Hyatt, ни Trump Tower без них не стали бы реальностью. Видимо, даже у Фреда голова шла кругом от всего того внимания, которое Дональд привлек к этим двум проектам, которые, будь застройщиком кто-то другой, посчитали бы вполне обычным для Манхэттена делом.
