В голосе Крэбса сквозило возмущение по поводу, что человека, имеющего подобные жизненные блага, можно заподозрить в унынии.
– А вам известно, каково материальное положение полковника? Не испытывал ли он денежных затруднений в последнее время?
– Об этом мне ничего не известно, инспектор. Характер наших отношений с полковником не подразумевал подобных откровений, – тон Матиаса Крэббса был сух, он ясно давал понять, что детектив совершил недопустимое для полицейского нарушение этикета.
Оливер уже приготовился выразить хозяину Гриффин-холл смиренные извинения, но тут двери гостиной распахнулись, и на пороге возник Киркби с коричневым бумажным пакетом в руках, а за его спиной маячил старший констебль Лэмб.
– О, сэр, мистер Крэббс, – сержант учтиво кивнул и взволнованно переступил с ноги на ногу.
По суетливым движениям помощника и по тому, в каком беспорядке пребывал щегольский костюм и каким торжеством светились его круглые совиные глаза, инспектор заключил, что обыск принёс ощутимые результаты. Он поспешно встал, любезно поклонился Матиасу Крэббсу и вышел в холл, сделав подчинённым знак следовать за ним.
– Во-первых, и это относится к вам обоим: вы не должны вот так врываться. Здесь не полицейский участок, – инспектор говорил уважительно, но твёрдо. – А во-вторых, что такого важного вы обнаружили? Это не могло подождать?
– Нет, мистер Оливер, сэр, – сержант раскрыл пакет и осторожно, за уголок, вынул из него пачку писчей бумаги в кожаном футляре с замочком, а потом два толстых карандаша с угольными грифелями. – Я подумал, что вам необходимо как можно быстрее взглянуть на это.
Инспектор вытащил носовой платок и со всеми предосторожностями осмотрел находки. Уже открывая футляр с бумагой для писем, он догадался, что именно обнаружили полицейские во время обыска в Гриффин-холле.
Подтверждая его догадку, Киркби утвердительно кивнул:
– Бумагу для записки, найденной в рукаве у жертвы, совершенно точно взяли из этой стопки. Совпадает и толщина, и оттенок, и оттиск типографии в правом верхнем углу. Насчёт остального утверждать сложно, требуется экспертиза, но я не удивлюсь, если записку написали именно таким карандашом. Все эти предметы были найдены в комнате Филиппа Адамсона, но не в ящике для письменных принадлежностей, как можно было бы ожидать, а за распоротой и грубо зашитой подкладкой чемодана.
Глава восьмая, в которой над близнецами Адамсон сгущаются тучи, Вивиан обретает надежду избавиться от преследователей, а тётушка Розмари находит вожделённую награду
Розмари Сатклифф ещё в раннем детстве узнала, что такое одиночество. С братом её разделяла не только разница в восемнадцать лет – когда она родилась, Матиас уже был широкоплечим молодым человеком с густыми бакенбардами и тяжёлым взглядом тёмных глаз, – но и полная несхожесть характеров. Их общей матери после десяти лет вдовства посчастливилось ещё раз выйти замуж, но её второго мужа сын не принял, а рождение единоутробной сестры воспринял как досадное недоразумение.
Отец Розмари был мнительным и болезненным мужчиной, который почти сразу же после рождения дочери принялся самозабвенно искать и находить у себя признаки множества заболеваний. Это увлекательное занятие не позволяло ему уделять внимание своей семье, и девочка с самого раннего детства привыкла, что её мать дежурит у постели отца, облегчая его муки, а ей самой приказано бесшумно играть в детской и не беспокоить никого из взрослых.
Категоричные в отношении домашнего уклада викторианские времена чётко регламентировали положение замужних женщин, которым вменялись в обязанности и ночные бдения у одра больного, и покорная готовность читать ему вслух или подносить в хрустальной рюмке капли лауданума. Мать Розмари быстро втянулась в каждодневный уход за хворым мужем. Ей даже стало это нравиться: она ощущала себя нужной и была уверена в том, что супруг принадлежит ей безраздельно. Вот только на подрастающую дочь у неё не оставалось ни времени, ни сил.
Однажды подросшая Розмари сообразила, что если она вдруг заболеет, то мать будет ухаживать за ней с тем же пылом, что и за отцом. Девочка уже воображала себе чудесную картину: вот она, бледная, с синевой под глазами, лежит, укрытая влажной простыней, а мать ласкает её любящим взглядом и целует в лоб прохладными губами. Или кормит с ложечки крепким бульоном с капелькой кларета, а после читает вслух тихим монотонным голосом, чтобы сон смежил усталые веки больной и принёс ей облегчение.
Ничего хорошего из этих мечтаний не вышло. Притворяющейся девочке дали добрую порцию настойки рвотного корня, что навсегда излечило её от желания, чтобы мать ухаживала за ней. После этого она больше не претендовала на внимание и любовь и погрузилась в мир вымышленных эмоций, подчиняющийся ей одной известным правилам.
Отец Розмари, проведя многие годы в постели, всё-таки умудрился заболеть опасной болезнью и скончаться на руках у жены. Потеря эта ничуть не сплотила мать и дочь, наоборот, новоиспечённая вдова желала владеть воспоминаниями об умершем супруге единолично, не деля их ни с кем. Розмари смирилась и с этим, а мать принялась заполнять образовавшуюся пустоту визитами к спиритуалистам, медиумам и прочим шарлатанам, гарантировавшим ей сеанс связи с духом умершего мужа.
Вернувшегося из дальних стран брата Розмари встретила насторожённо. Матиас по-хозяйски оглядывал поместье и дом, словно намеревался в ближайшее время вступить во владение наследством. Высокий, с грубым голосом, он был для неё чужаком, вторгающимся на её территорию. Гриффин-холл – всё, что Розмари знала в жизни, её убежище и утешение, но возвращение брата превратило её из полновластной хозяйки в пришелицу и нарушило естественный ход вещей.
Из-за этих неприятных открытий и всё учащающихся конфликтов с Матиасом, в которых мать неизменно принимала сторону сына, Розмари нуждалась в укрытии.
Ей требовалось место, где она могла бы по-прежнему предаваться вымышленным чувствам, не боясь быть потревоженной и осмеянной. И такое укрытие нашлось. Дом, как будто понимая, чего Розмари от него ждёт, сам подсказал ей, где искать.
Однажды она совершенно случайным образом обнаружила тайную комнату. Квадратная, без единого окна и с таким низким потолком, что даже невысокой девочке-подростку не было возможности выпрямиться в полный рост – комната была так хитро устроена, что отыскать её местоположение в доме, не будучи осведомленным о её существовании, было крайне сложно. Розмари восприняла находку, как ответ на свои молитвы, и скрывалась там от брата и матери часами, погружаясь в привычные грёзы и наслаждаясь ощущением полной защиты, которое даровал ей дом. В эти моменты ей представлялось, будто она крошечное семечко, надёжно укрытое в мякоти плода и невидимое под толстой кожурой.
Сейчас, когда детство осталось далеко позади и по Гриффин-холлу сновали эти ужасные полицейские, Розмари Сатклифф просто укусить себя была готова: как она могла позабыть про тайное убежище? Ей неприятно было сознавать, что прошедшие годы утвердили над ней свою власть и лишили память былой чёткости. Но её также мучил и другой вопрос: если Матиас спрятал алмаз в её тайнике, то значит ли это, что он всегда о нём знал? Или он обнаружил его позже, когда сумел выдворить сестру из поместья и добиться единоличного владения им?
