Оливия ахнула и прикрыла рот ладонью. Она вспомнила, как Матиас Крэббс назвал Филиппа самым подозрительным среди всех родственников, и услужливое воображение с готовностью принялось рисовать ей мрачные картины будущего.
– А бумага и карандаши? Они и правда твои?
– Мои, а чьи же ещё? – скептически поднял брови Филипп. – Уж не думаешь ли ты, что я ворую письменные принадлежности у других? А вот записку я не писал, если ты стесняешься спросить меня об этом.
– Я знаю, что ты её не писал, – покачала головой Оливия. – Я об этом и не думала!
– Ну, хоть кто-то мне верит.
Филипп сел в кресло, прямо на ворох рубашек, и откинулся на спинку, скрестив руки на груди и прикрыв глаза. Через минуту он издал тяжкий вздох и выпрямился, но почти сразу ссутулился, свесив руки между колен и что-то бормоча себе под нос.
– Зачем ты приезжал к дедушке и обвинял его в том, что он стал причиной смерти Изабеллы?
Голос Оливии был твёрд, она пристально смотрела на брата, готовая мгновенно выхватить фальшь или даже мельчайшую частичку неправды в его словах или интонации, с какой он будет их произносить.
Филипп не шелохнулся и ничем не дал понять, что слышал вопрос сестры. Его голова была низко опущена, так что завеса волос скрывала глаза и выражение лица.
– И почему ты ничего не сказал об этом мне?! – молчание брата раздосадовало Оливию, заставило нарушить данное себе обещание быть спокойной и не повышать на него голос. – Почему я должна вскарабкаться на это чёртово дерево, чтобы услышать впечатляющие новости про Изабеллу? Про то, что она, оказывается, просила у дедушки денег, а он отказал ей? И откуда, спрашивается, об этом стало известно тебе, мистер всезнайка?
Оливия говорила очень быстро, ей хотелось пробить защиту Филиппа, заставить его вспылить, произнести в пылу ссоры что-то неосмотрительное, из чего она сможет сделать утешительный вывод о его непричастности к произошедшей трагедии, но брат продолжал молчать.
– Ты хоть понимаешь, что этот твой треклятый визит к дедушке теперь выглядит как чёртов мотив для убийства? И судя по виду инспектора, он не упустит случая…
– Ты знаешь, я и предположить не мог, что в Гриффин-холле когда-либо произойдёт убийство, – Филипп говорил тихо и очень спокойно, будто бы в его комнате не происходило ровным счётом ничего необычного. – Иначе, разумеется, я не вёл бы себя столь неосмотрительно.
Оливия вдруг почувствовала тянущую боль где-то в районе солнечного сплетения. Ощущение нарастало, захватывая весь живот целиком, на лбу мгновенно проступила испарина. Так бывало в те моменты, когда её охватывал страх – липкий, тягучий, пробирающийся в самую глубину тела и сжимающий все внутренности в оплавленный комок.
– Если тебя опять заберут у меня… – голос её пресекся, и она не стала продолжать, боясь произнести вслух то, о чём подумала.
Филипп вздрогнул, резко поднялся на ноги и подошёл к сестре. Взяв её ладони в свои, он принялся растирать холодные тонкие пальцы, обдувая дыханием её влажный, в бисеринках пота лоб и шёпотом исповедуясь ей:
– Я приехал к нему только для того, чтобы узнать, правда ли то, что она сказала. Ты ведь знаешь, что Изабелла часто рассказывала небылицы. Ты их не помнишь, ты их сразу забывала, а я запоминал, годами не мог избавиться от них. И он подтвердил. Чуть ли не впервые оказалось так, как она рассказывала. И я был зол на него, так сильно, что хотел его смерти, хотел видеть, как он страдает так же, как страдала она, и как страдали мы. Я смотрел на него и думал, что никто не может ненавидеть его сильнее, чем я. Это была минута затмения, я еле сдерживался, чтобы не броситься на него, мне хотелось видеть, как он корчится и хрипит в мучительной агонии, хотелось наблюдать, как он расстаётся с жизнью. И я ужаснулся собственным мыслям – этой темноте, которая почти заполнила меня. Я много чего наговорил тогда ему. Скорее всего, это выглядело смешно и жалко. Я уехал из Гриффин-холла в ужасном состоянии. Всю дорогу у меня тряслись руки, я практически не мог вести машину, приходилось всё время останавливаться.
Филипп замолчал и сел рядом с сестрой. Близнецы не смотрели друг на друга, молча наблюдая, как солнечный луч, пробивший себе дорогу сквозь бегущие облака, робко исследует викторианское бюро со множеством выдвижных ящичков и отделений. Угодив в западню чаши из выдувного стекла, он разлетелся алмазными брызгами по столешнице красного дерева, обоям в мелкий цветочек и исчез в тусклом зеркале над камином.
– Если бы я и мог убить его, то сделал бы это тогда, три года назад. Ты мне веришь, Олив? Ты веришь, что я не покушался на жизнь Матиаса и не подсыпал яд в его чашку с шоколадом?
Филипп повернулся к сестре лицом. Он смотрел на неё пристально, упрямо, так, словно они соревновались в детской игре «Правда или ложь». И под его взглядом щёки Оливии порозовели; она устыдилась, что могла даже на секунду допустить мысль о виновности брата. Это было как засомневаться в себе самой, как допустить, что она, Оливия, в самой сердцевине своей сути подозревает червоточину, служившую вместилищем тьмы.
– Я тебе верю. Но инспектора в твоей невиновности убедить будет значительно сложнее, – мрачно ответила Оливия. – Придётся нам самим выяснить, кто убил Айрис Белфорт и покушался на жизнь дедушки. И начать нужно как можно быстрее, мы и так потеряли кучу времени.
Не слушая возражений Филиппа, она выбежала из его комнаты и направилась к себе. Заперла дверь и, ринувшись к шкафу, распахнула скрипучие дверцы и придирчиво оглядела содержимое.
Оливия давно приобрела привычку носить брюки, радуясь свободе, которую дарила такая одежда. Догадка Себастьяна Крэббса о том, что она и рубашки заимствует из гардероба брата, была не так уж далека от истины. Однако сейчас девушка выбрала светлое шелковое платье с узким лифом и летящей плиссированной юбкой. Чертыхаясь вполголоса, она застегнула крошечные крючки до самого верха, расправила ажурный воротничок и пощипала рукава-фонарики, чтобы вернуть им форму.
Взглянув на циферблат часов, Оливия ещё раз чертыхнулась и принялась торопливо расчёсывать волосы, наклонив голову над фарфоровым тазиком для умывания. Посыпались кусочки древесной коры, сухие листья и прочая чепуха, но девушка, не обратив на это никакого внимания, выпрямилась и вернулась к зеркалу. Вспоминая уроки благовоспитанной и до прозрачности худенькой мадемуазель Шеззвик, преподающей ученицам пансиона Святой Урсулы хорошие манеры и прочие девичьи премудрости, Оливия с немалым трудом уложила волосы в затейливую пышную причёску с двумя валиками, напоминающими спиралевидные морские раковины.
Удовлетворившись результатом своих трудов, девушка отступила от зеркала на пару шагов и позволила лицу принять выражение безмятежности и покоя. Складка между бровей сразу же разгладилась, уголки губ поднялись, словно бы в мечтательной улыбке, и вид у Оливии Адамсон стал беззаботный и немного загадочный.
***
Оливия уже в пятый раз прогуливалась мимо полицейского отделения. Сначала она заняла наблюдательный пункт в чайной, у самого окна, стараясь не пропустить тот момент, когда из дверей отделения выйдет сержант Киркби, но спустя третью чашку чая и два пирожных решила, что с неё хватит.
