Глава 4. Миф и память
Едва я закончил рукопись, как меня осенило: вот что значит жить с мифом и что значит жить без него… человек, который думает, что он сможет прожить без мифа или вне мифа, является исключением. Тогда он напоминает существо, лишенное корней, не имеющее подлинной связи ни с прошлым, ни с жизнью предков, которая продолжается внутри нас, ни с современным человеческим обществом… Подобная игрушка его ума никогда не задевает внимания его жизненно важных центров.
Адриенн – женщина в возрасте под тридцать – на самых первых сеансах психотерапии несколько раз заявляла, что ее постоянно посещает мысль о самоубийстве. Она все время думает о том, чтобы броситься в реку или под грузовик. Но после того как я обратил ее внимание на то, что если она действительно хочет сделать что-то в подобном духе, то, несомненно, может, она перестала навязчиво об этом говорить. Но у нее сохранилась манера приходить на каждый последующий сеанс в расстроенных чувствах по любому поводу, повторяя почти каждый раз: «Я сейчас в самом тяжелом кризисе за всю свою жизнь!»
Словосочетание «я не могу» десятками раз произносилось ею на каждом сеансе; когда я пытался давать какие-то свои интерпретации, она раздраженно реагировала на них коротким «нет». Казалось, что только ее гнев и дает ей силу жить. Я про себя подумал, что такое поведение «по жизни» до сих пор сходило ей с рук, потому что она была женщина поразительной красоты. Картина ее невроза была очевидной: тяга к разрушению. Но как нам подобрать ключ к нему?
Одну из первых сессий она начала, заявив: «Я не знаю, будет ли этот час для меня каким-то лечением. Я в шоке». Она немного порыдала, а затем ноющим голосом поведала, что ее бойфренд снял квартиру, которая была для нее слишком мала. Он отказался слушать ее, поэтому она сейчас вся такая опустошенная. Затем она обратилась ко мне: «Ну, вы скажете хоть что-нибудь?.. Кто-то же должен разнести все это в клочья».
Я выразил свое согласие с этим. Я спросил ее, осознает ли она, каким тоном она обо всем этом рассказала? «Нет». И помнит ли она, что на прошлом сеансе она уже говорила, что с нее хватит, мол, она уже натерпелась от этого парня, и что она думает о том, чтобы порвать с ним? «Нет». Я также обратил ее внимание на то, что на каждом сеансе она рассказывает мне одну и ту же историю, только с различными действующими лицами. Я сказал ей, что вообще не понимаю, зачем она в принципе обратилась к психотерапевту; может быть, просто для того, чтобы найти, кому поплакаться в жилетку?
Это несколько освежило атмосферу, но с точки зрения продвижения к какому-либо терапевтическому результату мы не сделали ни шага. Тогда я попросил ее рассказать мне о каких-нибудь воспоминаниях из самого раннего детства. Она вспомнила два. Первое было связано с ее больным дедушкой, который находился при смерти; его рвало чем-то желтым. «Я полностью осознавала то, что бессильна что-либо предпринять».
Второе воспоминание имело непосредственное отношение к происходившему на наших сеансах:
Я – маленькая девочка – играла с мамой. Я изображала больного ребенка, а она утешала меня, перепеленывала, ну и все такое. Частью этой игры было то, что каждый раз, когда она что-то делала, я должна была говорить: «Нет, это не помогает». Мне очень нравилась эта игра.
Ну кто бы сомневался, что ей это нравилось! Она же всю свою жизнь играла в эту игру, а в данный момент играет в нее со мной. Первое воспоминание носило вполне отчетливый вспомогательный характер: она была бессильна сделать что-либо для своего деда, что дало ей представление о том, что она будет в таком же бессилии идти по жизни, будучи неспособной как-то влиять на окружающих ее людей.
А вот второе воспоминание имело более непосредственное отношение к делу: «Я – травмированный ребенок, и я должна демонстрировать, что никто не может мне помочь». Вот это и было тем мифом, который задавал модель ее поведения всю ее жизнь до текущего момента; это и представляло собой отличную отправную точку для дальнейшей терапии. Когда я указал ей на это, она, наконец, почувствовала под ногами почву, и мы получили возможность продвигаться дальше с некоторыми проблесками надежды на успех.
Как мы видим на примере этой пассивной и озлобленной женщины, бесконечная игра которой нацелена на доказательство того, что ей не может помочь и целый мир, мифы, живущие в каждом конкретном индивидууме, можно распознать в подобных воспоминаниях раннего детства, в которых эти мифы уже абсолютно четко отражены. Это не означает, что какое-то воспоминание имеет в центре реально произошедшее событие – мы никогда не сможем узнать, случилось что-то или нет. Более того, совершенно все равно, о реальном событии данное воспоминание или о выдуманном. Вообще говоря, сам пациент не может быть уверен, на самом деле что-то произошло или это результат мечтаний, сновидений, игры воображения. Это та же самая проблема, с которой столкнулся Фрейд, когда развивал свои теории детской сексуальности на основе тех «воспоминаний», которыми делились с ним изнасилованные своими отцами пациентки – женщины викторианской эпохи. Поначалу Фрейд воспринимал эти «откровения» как имевшие место факты, но затем, к своему неудовольствию, начал подозревать, что многое было мифами, а не тем, что случилось на самом деле. Но истории имели одинаково большое значение как мифы о ребенке, подавляемом высокомерным отцом из той же викторианской эпохи, воспринимавшим свою убежденность в том, что ребенок должен исполнять все его желания, как нечто совершенно естественное. Подобные рассказы действительно важны как мифы, и такого рода процесс создания мифа вокруг некоторого события – реального или воображаемого – является существенным моментом
[50].
Для памяти нужны мифы
Память зависит главным образом от мифов. Происходит некое событие – в реальном мире или в воображении, – которое отображается в нашем сознании; в своей памяти мы изо дня в день придаем ему различные формы – как глине, и вскоре из этого события мы создаем миф. Затем этот миф сохраняется в нашей памяти в качестве примера того, как поступать в похожих ситуациях в будущем. Миф сообщает нам об истории событий, происходивших непосредственно с пациентом, не слишком много, но он достаточно детально говорит о той личности, в которой сложились эти воспоминания, ибо этот конкретный человек переосмысливает данное событие, придает ему форму, расцвечивает какие-то его моменты и добавляет детали. И мы получаем откровенную картину личности этого человека, его жизненной позиции, общего отношения к жизни. Как бы сказал Сартр, «миф – это поведение трансцендентности».
Миф рождается в детских усилиях найти смысл в том странном, что этот ребенок лично испытывает и переживает. Миф выстраивает эти переживания в нечто упорядоченное, объединяя и то, и это в нечто единое. Он является размышлением о том, что же в результате всего этого получается. Миф исходит из потребности человеческого разума в единстве и взращивается в творческих процессах памяти. Для ребенка рождение своего мифа – это облегчение (в большей или меньшей степени). Очень часто случается так, что миф является единственным, на что детская психика может опереться; и независимо от того, болезненно этот миф воспринимается или нет, он будет причинять боль в меньшей степени, чем событие, случившееся в реальности. Мифы оказывают успокаивающее боль действие, даже если – или мы можем сказать: скорее если – они повествуют о весьма жестоких вещах. Как написала поэтесса Сьюзэн Мусгрейв:
