Обращаясь к литературе – письменному хранилищу памяти – мы видим то, как некоторые замечательные поэты описывали данную функцию этой способности. «В этом смысл памяти», – сказал Т. С. Элиот в конце поэмы «Легкое головокружение» (Little Gidding):
Такова и память:
для освобождения
отказа от любви не надо,
нужно расширение
ее за рамки страсти,
только так придет свобода
от прошлых и от будущих обид
[55].
Память может освободить нас от стремлений и от привязанностей к чему-то дурному. Память – это наше внутреннее убежище, внутри которого мы позволяем нашему воображению свободно странствовать, где нас осеняют новые и временами прекрасные идеи, где мы видим славное будущее, заставляющее нас трепетать. Невозможно разделить память и миф, но это утверждение я никогда не слышал ни на каких курсах по психологии. По Данте, память может из прошлого сделать любой миф, любую историю, любую надежду (см. главу 9). Данте верил, что память может – через миф – привести нас к Богу.
Память – это мать творчества. Это миф, над которым стоит задуматься, так как именно в памяти человек сохраняет свои серьезные переживания, ярчайшие зрелища и критические события и наслаждается ими. Именно в памяти эти драгоценные впечатления сами складываются в мифы, которые рассказывают нам историю. Мы говорим, что «идеи приходят к нам во сне», а когда мы просыпаемся, мы можем ощутить озарение, которое снизошло на нас как божественный дар. И кто скажет, что это не так? Мнемозина (или «память») – это богиня, которая складывает воедино собираемый нами материал; с ней совершаются новые открытия, пишутся поэмы, она вдохновляет нас на новые великие книги и полотна, которые переживут века.
Глава 5. Фрейд и тайна мифов
Теория инстинктов – это, можно сказать, наша мифология. Инстинкты – это нечто мифическое, величественное в своей неопределенности. В нашей работе мы не можем пренебречь ими даже на короткий момент, хотя у нас нет и никогда не было никакой уверенности в том, что видим их ясно.
Зигмунд Фрейд. Из письма Флиссу. 1897
Приведенное изречение весьма примечательно. Во-первых, Фрейд честно, откровенно и недвусмысленно говорит о том, что у его теорий психоанализа мифологическая основа. А оборот «величественное в своей неопределенности» примечателен вдвойне, так как предполагает, что в отсутствии определенности заключается ценность мифов. Величественность мифов дает им открытость, сохраняет их возможность к росту, к выдвижению новых идей и появлению новых озарений, к которым наблюдатель никогда бы не пришел, если бы он был ограничен только эмпирическими утверждениями. Именно это делает мифы такими вдохновляющими – их драматический накал создает постоянную возможность для их неожиданных интерпретаций, для открытия новых таинств, новых возможностей. Те же самые особенности, за которые приверженцы рациональных подходов критикуют мифы, оказываются их – мифов – величайшими преимуществами. Например, миф об Эдипе всегда вызывал и будет вызывать новые интерпретации сути треугольника «отец-мать-ребенок», так же как в «Эдипе в Колоне» – новые интерпретации того, что такое ответственность. Современные тревоги по поводу сексуальной эксплуатации детей родителями – еще одна интерпретация мифа об Эдипе.
Следующее утверждение Фрейда – «не можем пренебречь ими даже на короткий момент» – является также утверждением истинного ученого. Нам следует всегда учитывать, держать в уме противоречивые и противоречащие друг другу допущения, как заявлял Альфред Норт Уайтхед, не позволяя искажать суть того или иного вывода до тех пор, пока мы с уверенностью не сможем утверждать что-то иное. Жизнь состоит из противоречий, а тот, кто забывает эту истину, обречен жить в воображаемом мире. Существование среди противоречий требует смелости, но одновременно оно является захватывающим. А оговорка в конце – «хотя у нас нет и никогда не было никакой уверенности в том, что понимаем их ясно» – это показатель честности Фрейда, и это понятно каждому психоаналитику, по своему опыту знакомому с множественностью смыслов мифов. «Миф – это одежда тайны», – написал Томас Манн в своей эпичной книге «Иосиф и его братья»
[56].
История Эдипа – миф об открытии самого себя
Фрейд писал Ференци о своей «неустанной попытке понять себя»; он утверждал, что его собственный психоанализ самого себя был «сложнее, чем любого другого». Он далее добавил (совсем как и сам Эдип): «Но его следует довести до конца!»
[57] Джонс говорит нам, что самоанализ Фрейда позволил последнему в очень ярком свете увидеть, что есть судьба человека. Это был набросок, подход к великой теме, великой настолько, что ее можно было бы считать простейшей – к треугольнику «мать-отец-ребенок».
Фрейд часто утверждал важность того, что «тогда миф является тем шагом, делая который индивидуум выделяется из групповой психологии». То есть выходит, что возникновению нашего самоосознания мы обязаны нашей способности мыслить в терминах мифов. Мы можем рассуждать о парадигмах, о гипотезах или каких-либо других подобных концепциях. Но они все представляют собой разновидности мифологии, как справедливо говорит Фрейд. Миф не только не препятствует прогрессу в понимании науки и культуры, но и важен для этого. Фрейд открыл, что, когда мы спускаемся на самые нижние уровни человеческой психики, то с удивлением обнаруживаем там мифы.
Важно заметить, что эти открытия были сделаны Фрейдом в 1897 году, за несколько лет до публикации его великой книги «Толкование сновидений». Поэтому Фрейд должен рассматриваться как важнейшая фигура в том же ряду, что и Шопенгауэр, Кьеркегор и Ницше; как и эти великие мыслители, он оказал глубочайшее влияние на характер тех радикальных изменений, который имели место при переходе от девятнадцатого века к веку двадцатому. Вне зависимости от того, кто и как может относиться к технике психоанализа, важность Фрейда как фигуры в культуре не может быть оспорена. Он обладал складом ума первооткрывателя и археолога, на последнее указывает его большая коллекция статуэток и артефактов древних культур. Являясь, безусловно, одним из самых оригинальных и влиятельных мыслителей нашего времени, он распознал важность иррациональной динамики и демонической стороны человеческой натуры. Как Ницше и Шопенгауэр, он настойчиво разоблачал беспочвенность викторианской и пуританской концепции о силе воле. Он посвятил всего себя решению основной проблемы, возникшей при переходе от девятнадцатого к двадцатому веку, – как жить в эпоху сильного давления извне.
Те выводы, к которым пришел Фрейд в части раскрытия мифов, иллюстрируются катастрофической картиной его анализа самого себя. Поначалу он воспринимал все истории о совращении и изнасилованиях, которые рассказывали ему пациенты, как чистую правду. Но затем к нему пришло озарение, когда «выплыли воспоминания о тех сексуальных желаниях, которые он испытывал к своей матери, когда случайно видел ее обнаженной». Вот что пишет Джонс:
