Несомненно, что Гэтсби был успешным человеком в парадигме Горацио Элджера: он стал истинно богатым, а также, возможно, не осознавая этого, он был полностью предан тому мифу, который мы унаследовали из девятнадцатого века. Его полуграмотный отец, который, как мы узнаем позднее, приехал из Северной Дакоты после того, как узнал о смерти сына из чикагской газеты, старается побороть горе от вида своего сына в гробу, выказывая восторг от всего того в доме Гэтсби, что является доказательством большого успеха сына: «Он бы далеко пошел… Поживи он еще, он бы стал ба-а-льшим человеком. Таким, как Джеймс Дж. Хилл. Он бы ба-а-льшую пользу принес стране».
Совершенно очевидно, что Гэтсби купался в деньгах – хотя это богатство и было получено незаконным образом, каким очень многие сколачивали свое состояние в эру джаза. Тогда в Америке не было четкого различия между «правильным» и «неправильным» путем к богатству. Играть на фондовой бирже? Найти залежи нефти под своей лачугой в Техасе? Вырубить леса дугласовой пихты на огромных территориях в штате Вашингтон? Заработать кучу денег, читая лекции после освобождения из тюрьмы с клеймом мошенника, замешанного в Уотергейтском скандале? Самым важным элементом американской мечты было стать богатым, и тогда это ваше огромное богатство оправдает все ваши действия во всех ситуациях. Факт того, что вы успешны, является доказательством того, что вам благоволит сам Господь Бог, что вы находитесь среди избранных. Нетрудно увидеть, как стремление к богатству постепенно превратилось во что-то типа одиннадцатой заповеди, что вполне в духе истинно кальвинистской традиции.
Если бы за деньги можно было купить все на свете, то Гэтсби был бы самым удачливым человеком в мире. Но успех и деньги пошли на воплощение его самой великой мечты, рабом которой был Гэтсби, принявший в своей жизни эту мечту за действительность. За деньги можно обустроить свой особняк с особым шиком, организовывать в нем многолюдные вечеринки с льющимся рекой вином и звучащей музыкой джазовых оркестров, на огонек которых слетались – как мотыльки ночью – сотни людей. Но все это было важно только потому, что рано или поздно эта его демонстрация всемогущества должна была привлечь внимание Дэйзи. В полном соответствии со своим мифом Гэтсби преуспел и в этом деле: явилась Дэйзи, и они постепенно начали делать то, что делали раньше и что было так дорого сердцу Гэтсби.
Трагической ошибкой Гэтсби было то, что он принял свою мечту – свою американскую мечту – за реальную жизнь. Он полностью и без каких-либо сомнений верил в эту мечту, в то, что его трансформация и его конечный успех были гарантированы. Ник говорит об «огромной жизненной силе созданного им образа», этой его иллюзии. Если прав Кьеркегор, утверждая, что «чистота сердца состоит в стремлении к одной цели», то Гэтсби действительно имел очень чистое сердце. Странным образом получается, что он – единственный из героев книги – обладает полной внутренней целостностью. Когда он говорит Нику, что его цель – сделать так, чтобы Дэйзи призналась, что любила и любит только его, что она хочет выйти за него и отпраздновать это в огромном доме в Луисвилле, как когда-то они мечтали, Ник возражает: «Нельзя вернуть прошлое». На что Гэтсби отвечает: «Нельзя вернуть прошлое?.. Почему нельзя?»
Ник преодолевает свое отвращение к образу жизни Гэтсби – его способу делать деньги, используя свои связи с бутлегерами и выступая в качестве прикрытия для гангстеров. Низкие, порочные средства, которыми пользуется Гэтсби для достижения своей конечной цели, не поколебали фундаментальную целостность его натуры, его духовную целостность, как пишет Ле Вот. Эти средства соответствуют порочности тех времен, они являются единственно возможными и доступными для неимущего «рыцаря», ищущего свою удачу. Ник приходит к заключению, что настоящий порок – в сердцах тех, кто презирает Гэтсби, особенно Тома. Целостность Гэтсби заключается в том, что он отважился мечтать и что он сохранил верность своей мечте. Ему даже не пришло в голову заявить, что это Дэйзи, а не он вела его машину, сбившую насмерть Мертл Уилсон. И совсем не Гэтсби, который отнюдь не сам по себе был вынужден делать что-то «неправильное», говорит Ник, а «та ядовитая пыль, что вздымалась вокруг его мечты, – вот что заставило меня на время утратить всякий интерес к людским скоротечным печалям и радостям впопыхах». В этом же смысле не сама по себе американская мечта, американский миф ведет нас куда-то не туда, а «та ядовитая пыль, что вздымается вокруг» этой мечты… Та приверженность мифу Горацио Элджера, когда этот миф уже не работает… то использование мифов прошлого для оправдания нищеты и голода в мире… та усиливающаяся паранойя, вытекающая из наших обращений к прошлому, которого уже давно не существует.
Но мечта Гэтсби слишком настойчиво гнала его. «Ты требуешь слишком многого», – вынуждена проскулить Дэйзи во время центральной сцены в отеле «Плаза» в ответ на требования Гэтсби, чтобы она объявила Тому, что никогда не любила его. Фицджеральд далее говорит: «Только рухнувшая мечта еще билась, оттягивая время, цепляясь за то, чего уже нельзя было удержать, безнадежно, без отчаяния…» Отметим, что Фицджеральд использует определение «без отчаяния». Истинное отчаяние – это конструктивная эмоция, способная породить конструктивные решения в сложной ситуации. А это было как раз тем, что люди эры джаза оказались не способными ощущать. Когда Гэтсби лежал в гробу, а от Дэйзи так и не дождались ни слова, Ник подумал, что, вероятно, Гэтсби «не придавал уже этому значения. Если так, то, наверно, он чувствовал, что старый уютный мир навсегда для него потерян, что он дорогой ценой заплатил за слишком долгую верность единственной мечте».
Неспособность к любви, ощущению близости и сопричастности
Как пишет Фицджеральд, в эру джаза за нашим одиночеством стояло отсутствие подлинных человеческих чувств: любви, заботы, близости, привязанности к другому человеку. Его соотечественники ощущали, что все эти чувства угрожают их свободе и независимости, которые означали возможность по первой своей прихоти сняться с места и перебраться куда-либо еще. Мечты Гэтсби разбились, если говорить прямо, о скалы неспособности испытывать близость. Особо ярко у Фицджеральда это проявляется в образах беззаботных Тома и Дэйзи. «Они были беспечными существами, Том и Дэйзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними».
У Фицджеральда слова «беспечный», «беззаботный» встречаются почти на каждой странице. Ближе к концу романа, когда Гэтсби уже убит, Ник рассказывает нам о том фантастическом сне, который постоянно приходит к нему:
Это скорее не сон, а фантастическое видение, напоминающее ночные пейзажи Эль Греко: сотни домов банальной и в то же время причудливой архитектуры, сгорбившихся под хмурым, низко нависшим небом, в котором плывет тусклая луна; а на переднем плане четверо мрачных мужчин во фраках несут носилки, на которых лежит женщина в белом вечернем платье. Она пьяна, ее рука свесилась с носилок, и на пальцах холодным огнем сверкают бриллианты. В сосредоточенном безмолвии мужчины сворачивают к дому – это не тот, что им нужен. Но никто не знает имени женщины, и никто не стремится узнать.
