Время от времени я начинаю думать, что придет день, когда современные люди будут благословлены богом американского типа… его облик не будет более размыт и подвержен изменениям в соответствии с силой воображения изображающих его художников; он не будет более ликом, проступающим на вуали Вероники, он будет четким фотографическим портретом… Именно так я представляю себе бога, который будет глядеть на нас с фотографий и который будет носить очки
[119].
У этого бога не будет лица Карнеги, или Рокфеллера, или Уитни. Действительно, у него не будет запоминающегося, различимого лица, просто мужчина в сером костюме, безымянный, зеркальное отражение человека с рекламного плаката, которого не волнует что-то, во что он, может быть, и верит, ведь в самом деле вера – это что-то, не относящееся к делу, его заботит только то, сколько он сможет продать. Он в курсе, что в эру джаза первое, что он должен научиться продавать – это он сам. Человек, который поклоняется такому богу коммерциализма, – странная роботоподобная фигура, порожденная этой заброшенной землей; для нее нет таких понятий, как «север» и «юг», «верх» и «низ», вероятно, в этом просто нет никакой нужды. В этом мифе действуют не изобретатели и новаторы, которые производят что-то нужное, а только маркетологи. Новая цель – стать тем, кого Ле Вот называет «новым героем повседневности» (миф о нем все еще очень убедителен), а именно – торговым агентом, продавцом, ловким дельцом, тем, кто втюхивает.
Единственная стоящая трагедия, написанная американским драматургом, говорит Ле Вот, «которая глубоко укоренилась в мифологии народа, – это “Смерть коммивояжера”»
[120]. Вилли Ломан является торговым представителем, агентом в полном смысле этого слова. Если вы продаете самого себя – улыбку на своем лице, блеск своих начищенных ботинок, вы превращаете себя в объект, вы теряете свою идентичность, а поэтому действительно глубокий смысл имеют те слова, которые должны были быть произнесены и были произнесены над его могилой: «Он так и не понял, кем он был». Мы только знаем, что он «больше всех нравился». Все это соответствует тому пути, по которому в основном идет технологическое развитие на Западе, в особенности в Америке, достигшее такого уровня, что нашим мифом, за которым мы гонимся, нашей главной целью является «сделать так, чтобы наша страна оставалась тем местом, где каждый сможет разбогатеть».
Американское сознание
После похорон Гэтсби Фицджеральд через своего героя Ника рассуждает о своем собственном понимании Америки. И в этих рассуждениях трагедия Гэтсби совершенно явно отождествляется с утратой американских мифов, с кончиной американской мечты. Он вспоминает свои поездки домой во время рождественских школьных каникул, встречи со старыми друзьями на вокзале в Чикаго, путешествие на поезде по Висконсину, где он и другие молодые люди остро чувствовали, «что кругом все родное, но так длилось всего какой-нибудь час, а потом мы попросту растворялись в этом родном, привычно и нерушимо».
Вот это и есть для меня Средний Запад – не луга, не пшеница, не тихие городки, населенные шведами, а те поезда, что мчали меня домой в дни юности, и сани с колокольцами в морозных сумерках, и уличные фонари, и тени гирлянд остролиста на снегу, в прямоугольниках света, падающего из окон. И часть всего этого – я сам…
Он осознает, что вся эта история была о Западе: и Гэтсби, и Том, и Дэйзи, и он сам – все были со Среднего Запада. Не о дальнем Западе, откуда родом наш миф об одиноком ковбое, и не о мифе Горацио Элджера, крушение которого он описывает. Речь идет именно о Среднем Западе, который является местом, где родились современная американская мораль и современная американская литература, хотя некоторые предпочли бы об этом забыть. Возможно, размышляет Ник, нам – людям со Среднего Запада – «одинаково недоставало чего-то, без чего трудно освоиться на Востоке». Так как Восток – это Вавилон, где можно лишь сидеть у воды и плакать. Истинная душа нации находится не в Нью-Йорке, а «там, где под ночным небом раскинулись неоглядные земли Америки».
«Вся история Гэтсби, – пишет Андре Ле Вот, – и все, что за ней стоит, – это история того, как в процессе воплощения великой мечты все пошло наперекосяк, и в ее центре находится этот символ современной Америки и сопутствующее ему представление… Крах мечты Гэтсби имеет неявное сходство… с провалом американской мечты»
[121].
С присущей великому романисту гениальностью Фицджеральд упорно стремится выявить суть того кризиса, в котором жила и до сих пор живет Америка. Роман имеет интересное сходство с еще одним мифом, описанным в Книге Бытия до Всемирного потопа и начинавшемся с описания толпы, сгрудившейся у ковчега и издевающейся над усилиями и стараниями Ноя, направленными на подготовку к достойной встрече с надвигающейся катастрофой, к которой мир неудержимо катится.
Ник решает покинуть Восток и вернуться домой. Но перед отъездом, в самые последние дни, он ощущает, что дом Гэтсби каким-то мистическим образом постоянно преследует его, является к нему:
Мне без конца слышались смутные отголоски музыки и смеха из соседнего сада… Один раз я действительно услышал, как по аллее проехала машина, и даже увидел лучи фар, неподвижно застывшие у самого дома. Вероятно, это был какой-нибудь запоздалый гость, который долгое время пропадал в чужих краях и не знал, что праздник уже окончен. Я не стал выяснять.
В последний вечер он отправился на пляж и, растянувшись на песке, предался воспоминаниям. Все большие особняки на побережье уже позакрывались, и практически «нигде не видно было огней, только по воде неярким пятном света скользил плывущий паром». Америка цвела и процветала во всем благолепии этой великолепной загородной природы с ее величественными горами и плодородными равнинами.
И по мере того, как луна поднималась выше, стирая очертания ненужных построек, я прозревал древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, – нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный миг человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища, которого он не понимал и не искал, – ведь история в последний раз поставила его лицом к лицу с чем-то, соизмеримым заложенной в нем способности к восхищению.
Ник вспоминает о Гэтсби и его способности верить и изумляться.
Долог был путь, приведший его к этим бархатистым газонам, и ему, наверное, казалось, что теперь, когда его мечта так близко, стоит протянуть руку – и он поймает ее. Он не знал, что она навсегда осталась позади, где-то в темных далях за этим городом, там, где под ночным небом раскинулись неоглядные земли Америки.
Гэтсби «верил в зеленый огонек» подобно миллионам других достойных американцев. Но Ник знал, что это неимоверное будущее счастье «отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки… И в одно прекрасное утро…»
