Давайте поподробнее остановимся на тех ключевых словах – «упивайся самим собой»
[143]. Эта жизненная заповедь троллей является девизом крайнего индивидуализма; она отражает взгляд Ибсена на центральный миф нашего времени. Совершенно независимо от того, что подразумевалось под индивидуализмом на Западе в прежние времена (и особенно в промежуток с семнадцатого по девятнадцатый века в этой стране), сейчас эта фраза является констатацией несостоятельности жизни человека. Именно Ибсен, будучи истинным гением креативной драматургии, предвидел будущее и ударил в погребальный колокол по индивидуализму, доведенному до своей высшей степени.
Индивидуализм, включавший в себя благородные ценности в первые века Нового времени и пробуждавший в людях отвагу, уверенность в себе и здоровую независимость, теперь, во второй половине двадцатого века – на фоне нашего беспокойства о том, что современная цивилизация рушится прямо под нами, – выродился в то, что Фриц Перлз сформулировал в виде следующего девиза: «Я делаю свое дело, ты делаешь свое дело… и если нам не суждено встретиться, то с этим ничего нельзя сделать»
[144]. С прозорливостью поэта Ибсен говорит, что человек, «упивающийся самим собой», способен соблазнить Ингрид, а затем, фактически изнасиловав ее, выразить ей свое презрение, когда она в отчаянии льнет к нему. «Упиваться самим собой» – это формула сути нарциссической личности, о которой мы говорили в главе 7. То, что тролли живут, «не зная о том, что творится вне нашего края», в наш ядерный век ведет к разрушению нашего мира и нашей цивилизации. Что бы ни думал кто-то о христианских традициях, король троллей, следуя своей логике, выбрасывает их за борт, так как – при всех их недостатках – они призывают к людскому братству и к тому, чтобы считаться с людьми, которые находятся по ту сторону наших рубежей, наших границ, и сопереживать им.
Заповедь «упиваться самим собой» (Be thyself alone. – Примеч. пер.) адресована эгоцентричному «Я», и это «Я» оторвано от мира и не способно любить. Для него идеал состоит в том, чтобы не быть связанным кем-либо еще, быть вызывающе независимым. Такому «Я» чужда взаимозависимость, оно в своей сердцевине нарциссичное, самовлюбленное. Это как попытка быть собой только на уровне желаний, лишенных воли, решительности и ответственности.
Тролли – это полулюди, мифологические создания, которые с точки зрения психологии выражают архаический элемент мифа.
Сам Ибсен в своем вступительном слове к пьесе
[145] замечает, что «тролль живет в самом человеке».
Все, что я написал, теснейшим образом связано с пережитым мною, испытанным на личном опыте; каждая новая работа несла в себе цель того, чтобы служить процессом духовного освобождения и катарсиса; каждый человек разделяет ответственность и вину того общества, к которому принадлежит. Именно поэтому я однажды сделал следующую надпись на экземпляре одной из моих книг: жить значит воевать с троллями в своей душе и в своем сердце, писать – это судить самого себя
[146].
Тролль всегда «ходит вокруг да около», никогда не действует прямо. Этот момент четко прослеживается в Пере Гюнте – в первой половине пьесы он постоянно повторяет: «Ведь я господин положенья покуда», что звучит как декларация собственной силы, отзвук викторианского «я хозяин своей судьбы». Но на самом деле это девиз мужчины той самой викторианской эпохи, который управляет сам собой примерно так же, как управляет какой-либо фабрикой или вагонеткой с углем.
А далее Ибсен вполне последовательно ставит следующий вопрос: как человеку стать человеком? Тут проблема – как и в понимании любого мифа – состоит в том, как пройти сквозь эту регрессивную часть, которую символизируют тролли и другие архаические твари, и, преодолев ее, прийти к своей же интегрирующей части. Как будет отмечено в последующей части пьесы, это возможно, только если откликаться. Что Пер Гюнт не способен сделать – это откликнуться на чаяния другого человека – во всех его историях соблазнения женщин, во всех его скитаниях по миру, при всем его бахвальстве. Выстроить отношения, выказать эмпатию, сотворить. Все это элементы искреннего отношения к другому человеку, на что Пер не способен.
Прежде чем продолжить разбор пьесы, давайте взглянем более пристально на взаимоотношения Пера Гюнта с женщинами. Он не может остаться с Сольвейг, несмотря на то, что знает – она любит его, и знает – по крайней мере осознает это несколько позднее, что и он сам любит ее. Но любовь – это не то, к чему он стремится. Он скорее стремится к «свободе» – такой «свободе», которая есть у блуждающего человека, но и связанного бесконечно растяжимой и гибкой пуповиной с женщиной, которая все это время ждет его дома. Эдвард Григ в своей сюите по пьесе Ибсена создает образ Сольвейг, поющей за прялкой в своем домике в ожидании Пера Гюнта. Если бы она не ждала его дома, если бы не оставалась привязанной к этому дому, то та пуповина оборвалась бы, а такая мнимая «свобода» просто бы исчезла.
Получается, что Пер Гюнт за свою жизнь так никогда и не решил для себя парадокс обретения свободы через необходимость отдавать себя другим. Свобода у таких людей – это даже не свобода от чего-то: это какое-то подобие свободы, когда мать всегда остается наготове. Из этого следует их навязчивое стремление всегда быть чем-то занятым: им надо постоянно пытаться что-то доказывать женщине, неважно, реальна она или выдумана, но одновременно они от этой женщины вечно куда-то убегают. В терминах Кьеркегора «пер гюнты» пытаются быть самими собой, но не способны выбрать свое «Я».
