Мы живем в эпоху, когда в Америке и Западной Европе женщины утверждаются в своих правах. И это происходит после многих веков такого их положения, когда они должны были только пассивно реагировать на желания и запросы мужчин и в биологическом смысле оставаться узницами своих собственных тел. В наши дни с развитием контрацепции женщинам стали доступны телесные радости без веками нависавшей над ними угрозы беременности. А доступность абортов, если отставить в сторону связанные с этим трудные моральные вопросы, привела к появлению некоторой возможности выбора того, чьего ребенка они будут вынашивать. Сегодня женщина может выбрать подходящий ей тип семьи, ориентируясь только на себя: семья с одним родителем, когда она зачинает ребенка с мужчиной по своему выбору или с помощью банка спермы, или усыновляя/удочеряя сироту. У Шиповничка есть свои естественные защитные возможности – ее шипы. Эти шипы защищают девочку по мере ее взросления.
Все это справедливо в том числе относительно реакции женщин на интрижки своих мужчин. Было время, когда у мужчин было множество связей на стороне, как у пчелки из мюзикла и фильма «Король и я», которая опыляет столько цветков, сколько сможет, в то время как сами цветки должны просто стоять на одном месте. В наши дни женщины могут выбирать себе сексуальных партнеров. В этом смысле «Шиповничек» всегда был подходящим названием для этого мифа; но это название было заменено, осмелимся предположить, в те давние века для того, чтобы лучше соответствовать широко распространенным клише о пассивной роли женщин.
Сказка и миф
Обратимся теперь к тексту этой сказки, пытаясь пока воспринять его без каких-либо глубоких сознательных интерпретаций. Как это обычно бывает в сказках братьев Гримм, здесь все заканчивается хэппи-эндом, никому в конце не остается ничего такого, с чем надо было бы еще разбираться, что является одним из важных отличий сказок от мифов. Сказки – это наши мифы в том виде, который имеет место до того, как мы осознаем сами себя. В садах Эдема были только сказки – до момента мифического грехопадения Адама и Евы. Миф добавляет сказке экзистенциальное измерение. Миф подталкивает нас к тому, чтобы бросить вызов судьбе, смерти, насладиться любовью и радостью. Мифы привносят какое-то универсальное начало в нашу жизнь, так как каждый взрослый человек должен задумываться о своей судьбе, выраженной в таких категориях, как любовь и смерть. Сказки могут превращаться в мифы, как это произошло в рассматриваемом примере, – в миф о пассивности и свободе в любви, имеющий отношение ко всем нам, неважно, мужчина ты или женщина. Но несмотря на то, что «Шиповничек» остается просто сказкой, мы видим, как в ней прорываются на поверхность некоторые аспекты борьбы человека с судьбой и проблемы человеческого сознания.
Мои студенты всегда обращают внимание на то, что в обществах, основанных на наших культурных ценностях, достаточно много примеров, когда мужчины во многом напоминают принцессу из этой сказки, и наоборот, женщины – Пера Гюнта. И я с этим согласен. Перед всеми нами стоят проблемы собственной свободы и ответственности перед самими собой, выливаются ли они в попытки активного бегства, как в случае с Пером Гюнтом, или в выстраивание внутри себя «крепостных стен» для защиты от противоположного пола, как в примере с принцессой Шипов-ничком.
Одним из центральных моментов сказки является феномен пробуждения. Но начинается она с описания всех превратностей, сопровождающих пробуждение в девушке женственного начала. Это, можно сказать, «презентация» тех проблем и той динамики, которые с неизбежностью сопутствуют развитию этого начала. Заложенные в данной истории противоречия и конфликты состоят в том, что эта растущая девушка – принцесса Шиповничек – желает и дальше развиваться, но мотивирующая на это ее развитие сила отдана другому человеку – принцу, который должен явиться и поцеловать ее, дав тем самым ей толчок для превращения в женщину.
Если рассматривать эту историю в психологических терминах, то она не сильно отличается от истории Пера Гюнта. Принцесса Шиповничек движется в направлении обретения своих собственных сил и возможностей, особенно связанных с ее сексуальностью, но это движение подвержено влиянию некоторых внешних созданий (внешних по отношению к ней сил), а именно того воображаемого принца. Я считаю, что этот феномен, принимающий значение мифа в большей мере, чем просто сказки, отражает глубинные противоречия, присущие современным женщинам и развивающейся в них женственности. На протяжении прошлых десятилетий в рамках существовавшего культурного контекста от них ожидалось, что они будут развиваться так, как сейчас уже стало невозможно, делая себя всецело зависимыми от своего принца, который должен внезапно появиться ниоткуда верхом на белом коне, мечом расчищая себе путь к избраннице сквозь шипы и колючки.
Перед тем как углубиться собственно в сказку о принцессе Шиповничке, я вкратце расскажу о нескольких наблюдениях, основанных на конкретном примере (одной пациентки психоаналитической практики), который ярко иллюстрирует эту дилемму. Эта женщина примерно тридцати лет, которую я буду звать Сильвией, была замужем, имела трехлетнюю дочку и сына, который появился на свет как раз когда она начала консультироваться. Основные трудности, преследовавшие ее на протяжении всей жизни, состояли в отсутствии способности к спонтанным действиям и чувства сопричастности к социуму, а также в общей проблеме восприятия себя самой как женщины. Вместе с этим она испытывала специфическую проблему сексуального характера – отсутствие влечения и вследствие этого вполне понятное ощущение своей глубокой эмоциональной неадекватности. Ее муж имел связи на стороне и задумывался о разводе из-за ее холодности и полного отсутствия интереса к сексу. На самом деле она обратилась к психоаналитику под давлением мужа и его семьи.
Как и принцесса Шиповничек в сказке, она выделялась поздним развитием, менструации не начинались до семнадцати лет, грудь и другие специфические женские признаки также развились весьма поздно. У нее были три старших брата, поэтому в своей семье у нее имелись все основания ощущать себя маленькой принцессой. Как часто случается в такого рода семьях, ее мать была внешне неудачницей, манипулировавшей отцом посредством своего поведения мазохистского характера.
Модель поведения Сильвии отличалась явно выраженной пассивностью, инертностью и склонностью – в буквальном смысле слова – к сонливости. Каждый раз, когда она сталкивалась с какой-то проблемой, она просто принимала позу эмбриона, свернувшись калачиком максимально сильно; особенно явно это можно было наблюдать, когда ей доводилось ехать поездом. Подобное поведение особо отчетливо проявлялось в ее очевидной вялости в течение психоаналитических сеансов. На одной ставшей очень результативной сессии она поделилась своей мечтой, которая оказалась «мечтой в мечте» – она выразила ее мне следующими словами: «Я так и не договорилась с Орвиллом Джонсоном». Этот мальчик был ее другом, когда ей было семь-восемь лет.
На той сессии она описала свое ощущение погружения в сон как «стремление свернуться калачиком и быть похожим на зародыш». И далее: «Заснуть – это как вернуться к самому началу, для того чтобы родиться заново – родиться неиспорченной». Позднее ей приснился сон, в котором она была со своей дочкой на кухне и вдруг испугалась того, что «станет старой еще до того, как станет взрослой» (это как раз то, что часто происходит с женщинами такого типа). Следующей ночью в ее сне фигурировал и я: «И вы, и я спали в одной комнате. Нас занесло снегом. Вы располагались на диване, а я – на раскладушке. Когда мы проснулись, вы похвалили меня за то, что я спала так безмятежно». Этот сон, как она сама заявила, имел отношение к нашей психотерапевтической работе – терапия играла роль материнской утробы, находясь в которой она ждала своей очереди, чтобы родиться, а психотерапевт хвалил ее за то, что она действительно была очень похожа на ребенка.
