Когда смотрю на небеса, я каюсь,
Кляня тебя, коварный Мефистофель,
За то, что ты лишил меня блаженства.
На что Мефистофель справедливо замечает: «Нет, самого себя кляни, о Фауст!» Затем дьявол ставит под вопрос утверждение о том, что небеса так прекрасны; он, как ни странно, предпочитает жить в мире людей:
Ну, полно, Фауст…
Что небеса – такая прелесть, что ли?
Прекрасней их ты вдвое сам, как всякий
Здесь на земле живущий человек.
Это отражение того великого гуманизма, который характерен для эпохи Возрождения. Человек ощущал, что это хорошо – жить и смотреть на мир с радостью; это в своих полотнах показывал Джотто, и даже Брейгель изображал на холстах радость от сбора урожая пшеницы, от катания на коньках и просто от жизни. Во всех этих мифах о Фаустусе делались обязательные попытки найти все то лучшее, что содержит в себе жизнь человека, и одновременно выражалась зависть по отношению к небесам. Гуманизм заключался в тот период в отчаянной борьбе между свободой, с которой наука стремилась к новым открытиям, и сохранявшими огромное влияние остатками абсолютного авторитета церкви.
Ангел добра снова призывает Фаустуса раскаяться, а ангел зла доказывает, что ему следует придерживаться условий заключенной сделки – Бог его не пожалеет. И Фаустус отвечает:
Все кончено, и никогда не вспыхнет
Раскаянье в окаменелом сердце!
Окаменелое сердце
«Окаменелое сердце» – это сердце, не способное любить. Оно символизирует патриархальную сторону той энергии, которую искали люди эпохи Возрождения, заинтересованные в обретении силы, реализации своих амбиций, стремящиеся к самоутверждению.
В пьесе снова и снова к Фаустусу возвращаются и ангел зла, и ангел добра. Его сердце на самом деле так никогда и не окаменело. Должен ли он, может ли он раскаяться и отдаться божьему милосердию? Данная тема проходит красной нитью через всю драму, и это придавало особую силу воздействию пьесы на аудиторию.
Далее Мефистофель берет Фаустуса в путешествие, во время которого намеревается продемонстрировать тому его магические возможности. Но столь желанные до того силы и способности оказались весьма тривиальными. Фаустус, будучи невидимым, разыгрывает римского папу, внезапно дергая его за нос, а затем утаскивает прямо со стола вино.
В каждый момент Фаустус осознает, что время его смерти становится все ближе и ближе. Он размышляет:
Ты, Фауст, что? Приговоренный к смерти!
Твой срок течет и близится к концу…
Отчаянье родит в душе неверье,
Входит старик и умоляет:
О Фауст, стой, опомнись, погоди.
И не свершай отчаянного шага!
Здесь над тобой, я вижу, реет ангел
И щедро льет из чаши милосердье.
О милости моли, оставь унынье!
Представляется, что этот старик выступает в качестве психотерапевта.
Наконец Фаустус выдвигает свое последнее требование – он просит Мефистофеля предоставить ему возможность предаться любви с Еленой Прекрасной
[177] из Трои.
Я к одному стремлюсь, слуга мой добрый:
Дай утолить тоскующее сердце!
Возлюбленной моей пусть станет та.
Которую недавно здесь я видел —
Прекрасная Елена, чьи объятья
Божественные в силах погасить
Сомнения мои в моем обете, —
И буду верен Люциферу!
«Божественная Елена» – это частая фантазия современных мужчин, служащая способом бегства от принятия непростых решений. Множество мужчин вздыхают: «Вот если бы у меня была прекраснейшая из женщин!» Но патриархальная природа новых способностей и сил Фаустуса не допускает такого решения. Ибо как любовь может быть истинной и искренней, если в подоплеке лежит не собственно любовь, а могущество? Чтобы любить, нам требуется милосердие.
Образ Елены также является пробным камнем для проявления поэтического мастерства. Вдохновение позволяет Марлоу подняться еще выше, чем в предыдущих сценах, и написать вот эти часто цитируемые и очень любимые строки:
Вот этот лик, что тысячи судов
Гнал в дальний путь, что башни Илиона
Безверхие сжег некогда дотла!
Прекрасная Елена, дай изведать
Бессмертие в одном твоем лобзанье!
Ее уста всю душу исторгают!
Смотри, летит! Верни ее, Елена!
Я жить хочу – в устах твоих все небо!
Все, что не ты, – один лишь тлен и прах!
…
О, ты прекрасней, чем вечерний воздух,
Пронизанный сияньем тысяч звезд!
Старик, о котором мы говорили только что, стоит рядом и наблюдает. А затем он озвучивает то, о чем знали все зрители этой нравоучительной пьесы: если человек вступает в любовные отношения с демоном, он автоматически лишается рая небесного. Елена символизирует собой дух из царства мертвых, а такой дух и есть демон.
Насколько же отличается восприятие секса и любви в шестнадцатом веке от того, что было в Средние века, во времена Данте! Тут это просто орудие, инструмент – целью использования Елены (Фаустусом) является возвращение ему его души. Та любовь, которая неотделима от секса, также неотделима от власти. А во всех вариантах мифа о Фаусте такая любовь является механизмом, позволяющим отогнать свое собственное чувство вины и не впасть в страдание. У Данте любовь – это благодать; образ Беатриче всегда ассоциировался с раем. У Данте любовь благословенна.
Конец уже близок, и в последний день опечаленные друзья Фаустуса приходят к нему, чтобы попрощаться. Даже его добрый ангел должен его покинуть, говоря: «Перед тобой уж ада пасть зияет». Зрительская аудитория в этот момент должна была ахнуть: на сцене этой чудо-пьесы ад изображается и воспроизводится абсолютно открыто.
Но все это еще ничто; увидишь
Ты десять тысяч мук, еще ужасней!
Фаустус может ответить только: «Я увидал довольно, чтоб страдать!»
