— И он учился в консерватории? Не в магической академии?
— Он некромант и лишён стихийного Дара. В Академию путь ему был закрыт. Да он и не особо стремился.
— Так он тоже некромант?
— Слабенький. Очень. И способностями своими почти не пользуется.
Ева вспомнила мальчишку, которого несколько дней поймала в саду. Поймала, чтобы отпустить.
Нервно сцепила ладони.
— Но, Герберт… если Кейлус учился там, рядом с музыкальной Академией… вдруг он знает о том гипнозе, которым пользуюсь я?
Судя по тому, как посмотрел на неё Герберт, он прекрасно понял, к чему она ведёт. И мысль не была для него в новинку.
Это немного успокаивало.
— Даже если он поймёт, что на мальчишку наложили блок, он не станет рисковать его жизнью, пытаясь его взломать, — интонацию окрасило терпение, и на сей раз — не обидное: это было не терпение, замешанное на раздражении от чужой глупости, а терпение, с каким утешают испуганных детей. — Если всё-таки рискнёт, скорее всего, мы узнаем о скоропостижной кончине его секретаря. Не факт, что даже тогда он что-то выяснит, но мы будем начеку. — Некромант вновь отвернулся, уставившись не то в угол, не то на футляр. — Впрочем, мы и так начеку.
Ева кивнула. Как ни странно, действительно вполне успокоенная; в конце концов, в ментальных блоках и мотивах своего дядюшки Герберт точно разбирался получше неё.
— Сыграешь как-нибудь мне?
Вопрос прозвучал так тихо, что Ева с трудом его расслышала. И, даже расслышав, не сразу решилась поверить в то, что расслышала. А особенно в то, как это было произнесено.
Чтобы Гербеуэрт тир Рейоль кого-то просил…
— Мне понравилось… то, что играла твоя сестра. То, что играла ты. — Герберт смотрел в сторону так старательно, будто за его спиной она снова разоблачалась для очередной процедуры в ванной. — Как играла.
Ева видела его руки, лежавшие на коленях. Напрягшиеся так, что пястные кости прочертили тыльную сторону ладони тремя чёткими выступающими линиями, сходившимися и пропадавшими ближе к запястью.
И сама не понимала, почему его слова — несравнимые в своей простоте с иными цветастыми комплиментами и хвалебными одами, что она выслушивала за свою музыкальную жизнь — заставили её так смутиться.
— Сыграю. Обязательно. — Опомнившись, что она и сама сжимает одну ладонь другой почти до синяков, Ева заставила себя ослабить пальцы. — А ты… посмотришь со мной завтра ещё что-нибудь? Только если тебе понравилось, конечно.
— Да. Конечно. — Герберт сидел вполоборота, но ей всё равно видно было, как он облизнул и сжал губы. — Ева…
— Да?
Он всё-таки повернулся. И посмотрел так, что ей стало не по себе. Нет, не страшно — просто очень захотелось в свою очередь отвести глаза.
Потому что Еве не нравилось то, что она почувствовала под этим взглядом.
— Я… знаю, что со мной нелегко. — Он заговорил так мягко, так деликатно, будто касаясь дыханием огонька умирающей свечи, что ей почему-то вдруг захотелось плакать. — Я делал и говорил тебе то, что не должен был говорить и делать. Я несносен порой, я не умею вести себя, как обычный…нормальный… человек. Я так долго был один, что забыл, что такое дружба, близость… всё остальное. Но я попытаюсь вспомнить. Если ты правда этого хочешь.
Она долго думала, что на это ответить. Это была опасная территория, на которую она, откровенно говоря, не собиралась заходить. Делать и говорить о том, что делаешь — совершенно разные вещи.
В данном случае первое было проще второго.
— Я просто не хочу, чтобы всё сводилось исключительно к общему делу. У нас, — наконец сказала она. — И я давно тебя простила. За всё. Если честно, на тебя вообще трудно обижаться… если узнать получше.
Он склонил голову. Всматриваясь в её глаза так, словно на дне зрачков надеялся различить тот ответ, которого — Ева вдруг поняла — не знала даже она сама.
Ответ, чего же она всё-таки от него хочет.
— Спасибо, — в свою очередь сказал он. — За всё.
Они смотрели друг на друга. Впервые — без улыбки, без ёрничанья, без попытки переглядеть, что-то доказать, в чём-то убедить. Смотрели, пока Герберт вновь не отвернулся.
На сей раз — чтобы встать.
— Тебе нужно принять ванну, — почти устало произнёс он, медленно выпрямляясь, опершись на столбик кровати: видимо, успел слегка отсидеть ноги. — Я отдам распоряжения. Приходи… чуть позже.
Когда он вышел, Ева зачем-то взяла в руки пустую кружку. Повертела в пальцах, глядя, как на дне весело перекатываются капли голубого напитка.
Что ж, операция проведена успешно. Возможно, даже слишком. Впрочем, с чего она так смутилась? Герберт не сделал и не сказал ничего, что выходило бы за рамки крепнущей симпатии. Исключительно дружеской, разумеется. Как и она.
И, наверное, Еве лишь послышалось за звуком затворяющейся двери, сопроводившей его уход, судорожное бормочущее «боги, что я творю».
* * *
Когда Тим открыл глаза, первым, что он увидел, был Кейлус, дремавший в кресле подле постели.
Впрочем, когда юноша привстал на локте, тот немедленно приподнял тяжёлые, пушившиеся длинными ресницами веки.
— Лежи, — велел Кейлус с интонацией, заставившей Тима немедленно подчиниться. Потёр костяшками пальцев глаза, затем, уже кончиками — виски. — Как же ты меня напугал.
Тим мутным взглядом оглядел собственным спальню, пытаясь вспомнить, как сюда попал и что этому предшествовало.
— Что… произошло?
— Ты ничего не помнишь? — морщась (за время сна тело успело затечь), Кейлус сел поудобнее. — Ты выходил из гостиной. Потом схватился за голову и упал. У тебя было… что-то вроде припадка. — В его глазах Тим видел воспоминания, всколыхнувшиеся в памяти на этих словах, и эти воспоминания явно были не самыми приятными. — В конце концов ты затих и просто уснул. Пролежал почти сутки. Целитель сказал, физически ты здоров. Никаких следов яда, болезни или проклятий. — Мужчина подался вперёд, пристально вглядываясь в его бледное лицо. — Что случилось?
Перед глазами Тима наконец всплыл дверной порог. Последнее, что он видел, прежде чем упасть. А в ушах…
— Я… что-то вспомнил. — Он облизнул пересохшие губы, чувствуя мерзкий медный привкус во рту. — Когда ты сочинял. Мелодию… похожую.
Под недоумённым взглядом Кейлуса он судорожно сдвинул брови, пытаясь вспомнить больше, но в затылке тут же всплеснулась боль. Словно предупреждая: нет, Тиммир Лейд, даже не пытайся.
Не то будет куда хуже, чем сейчас.
— Не могу… вспомнить. — Он невольно прижал ладонь к месту, где жгуче пульсировала кровь. Тут же опустил: слабость давала о себе знать, реагируя дрожью даже на такое простое движение. — Я где-то слышал её, но не помню, где. И сейчас… тоже… больно.
