Я постоянно перечитывал «Улисса», так как мне просто необходимо было швырнуть свою чувствительность и искусство Джойса в лицо обстоятельствам. Я обнаружил: для противостояния им Джойса более чем достаточно. Меня чрезвычайно подбодрило [открытие того, что] то, что для меня было важным, всегда таким и останется… Я понял: моя жизнь — это я сам
[1244].
Внешне Фрэнк все еще оставался хрупким семнадцатилетним юношей, но внутри стал независимым, сильным мужчиной. Он был частью команды, и окружающие его очень интересовали. Но по сути юноша всегда оставался одиночкой. Он наблюдал за всеми со стороны и впитывал новый опыт, испытывая не тоску и тревогу, а чувство безграничной свободы. Фрэнк считал: человек свободен в той мере, в какой сам себе это позволяет. А значит, в жизни нет ничего невозможного. Именно там, на борту эсминца, направлявшегося в Азию, Фрэнк осознал, кто он. Юноша понял, что, прежде всего, он творческая личность
[1245].
Cломанный нос Фрэнка подразумевал, что он большой драчун, и сослуживцы дали ему мачистское прозвище Буч. Потом, узнав, какой он на самом деле, они переименовали парня в Бучи. Первый гомосексуальный опыт у Фрэнка случился за год до зачисления на флот, и с тех пор он уже никогда не опускался до попыток сойти за натурала
[1246]. В любом случае в те страшные времена этого и не требовалось. Вопрос стоял не о том, как человек живет, а о том, будет ли он завтра жив вообще
[1247]. Хотя в обществе гомосексуальность по-прежнему считалась преступлением, хуже которого могли быть только убийство, похищение и изнасилование, армия отчаянно нуждалась в новобранцах и не обращала особого внимания на их сексуальную ориентацию
[1248]. Как выразился один историк, «в случае со многими американскими геями Вторая мировая война создала условия для каминг-аута в национальном масштабе»
[1249]. Сексуальные предпочтения Фрэнка, как и кого бы то ни было еще, волновали его сослуживцев в последнюю очередь. Все на эсминце думали, что впереди их ждет наземное вторжение в Японию. Но вместо этого Фрэнк и его товарищи стали участниками спасательной миссии по поиску военнопленных, коих в результате долгой войны было множество. Атомные бомбы, разрушившие Хиросиму и Нагасаки, сделали наземную военную кампанию бессмысленной
[1250].
К лету 1946 г. Фрэнк вернулся в США, присоединившись к волне массовой миграции солдат с полей сражения в учебные аудитории. Осенью того же года он поступил в Гарвардский университет, где 71% студентов учились по государственной программе для демобилизованных. Сначала молодой человек планировал продолжить музыкальное образование, но в 1947 г. скоропостижно скончался его отец, и интерес Фрэнка переключился на писательство
[1251]. Так началась очередная глава его жизни. Причем теперь будущее так пугало Фрэнка, что он даже подумывал о самоубийстве. Молодой человек боялся, что у него не хватит сил и таланта создать что-то по-настоящему красивое. Однако эта трудная задача сулила в перспективе такие потрясающие вознаграждения, что он смог противостоять влечению к смерти. В октябре 1948 г. Фрэнк пишет в дневнике:
Если бы жизнь была лишь привычкой, мне следовало бы совершить самоубийство. Но даже сейчас, более или менее отчаявшись, я не могу не думать: «Со мной может случиться что-то чудесное». Это не оптимизм, это отказ от жалости к себе, который (я надеюсь) оставляет лазейку для жизни… И я намерен продолжать жить из уважения к этой возможности
[1252].
В Гарварде одним из первых соседей Фрэнка по комнате в общежитии оказался молодой парень из Чикаго, только что демобилизовавшийся из береговой охраны. Звали его Эдвард Сент-Джон Гори, или, сокращенно, Тед. Юноша был непоседливым одноклассником и школьным другом Джоан, с которой они вместе изучали искусство. В колледже он подавал большие надежды как иллюстратор. Его комические рисунки в стиле макабр со временем появятся во многих книгах, на Бродвее и даже на телевидении
[1253]. Но задолго до того, как стать знаменитостью, он выставлял свои работы в Кембридже. Именно на экспозиции акварелей Гори в местном книжном магазине Фрэнк познакомился с поэтом Джоном Эшбери
[1254]. «О Фрэнке у нас ходили легенды, — рассказывал впоследствии Эшбери. — О нем говорили, что это блестящий молодой писатель, бойкий на язык. Этот парень выглядел и вел себя как человек, который непременно когда-нибудь прославится»
[1255].
О’Хара и Эшбери стали друзьями. Джон в 1949 г. окончил университет и переехал в Нью-Йорк. В следующем июне, после завершения учебы, Фрэнк решил отправиться туда же. Сообщество нью-йоркских молодых поэтов ждало его с нетерпением. Эти ребята, как и сам Фрэнк, решили посвятить себя новому виду поэзии, который славил слово ради него самого, без оглядки на величие темы и традиционного пересказа историй. Их произведения заявляли о существовании поэта, причем представляя его таким, каким он или она были в тот момент и в том мире, без трелей и цветистости, заимствованных у прошлого. Подобно художникам и композиторам, обосновавшимся тогда в Нью-Йорке, этих поэтов интересовала исключительно революция, которую они скромно делали в своем кругу, друг для друга
[1256]. «Всех, для кого я пишу, можно одновременно затолкать в туалет и закрыть дверь, глазом не моргнув», — писал Фрэнк Джейн Фрейлихер в 1951 г.
[1257] Вначале в число читателей Фрэнка входили лишь несколько художников да его коллеги-поэты: Джон Эшбери, Кеннет Кох и Джеймс Шайлер.
