Наиболее авантюрные и смелые коллекционеры, которые все чаще рисковали вкладывать деньги в американский авангардизм, уже понемногу присматривались к картинам Джексона. В том году он, наконец, продал «Синие столбы» коллекционеру с Парк-авеню за целых 6000 долларов
[2386]. Это была ошеломляющая сумма. Хелен вспоминала: «Слухи о продаже со скоростью лесного пожара распространились от пляжей в Спрингсе до мира искусства и даже за его пределы. Новость казалась невероятной»
[2387]. И верно, 6000 долларов — это было больше, чем сумма, на которую большинство художников могли надеяться продать работ за всю свою жизнь. И все выглядело так, будто и на этот раз лед взломал Джексон. Однако если Ли данная ситуация очень радовала, то для ее мужа коммерческий успех ровно ничего не значил. Пол Дженкинс описывал один вечер в профессионально декорированной квартире некоего частного арт-дилера, который безуспешно пытался заинтересовать Нью-Йоркский музей современного искусства новой работой Джексона. В самый разгар важной и напряженной беседы Джексон вдруг огляделся и заявил: «Это какая-то ветряная мельница… быстро вертится, но никуда не движется». И повторил эту странную фразу несколько раз
[2388]. Относился ли тот комментарий к безрезультатным попыткам продать его картину? Или к роскошной обстановке? Художник просто философствовал или готовился к очередному взрыву ярости? Раньше Джексон даже пьяным был способен контролировать свои вспышки, общаясь с людьми, в которых он нуждался. Но к той весне у него сломался и этот предохранитель.
В мае в Спрингс на выходные приехал музейный куратор Сэм Хантер со своей беременной женой Эдис. Женщина рассказывала, что Джексон «включал проигрыватель на децибелах, от которых болели уши, и Ли орала на децибелах, так же режущих слух». А еще Джексон потчевал гостей жуткими поездками в своем кабриолете «Олдсмобил». Сидя за рулем, он наслаждался тем, что его пассажиры осознавали: он мог их убить в любую минуту, стоило ему только захотеть. В итоге Сэм, убедившись, что Поллок — «настоящий психопат», уехал вместе с женой
[2389]. Однако как бы сильно Джексон ни пугал и ни обижал окружающих, это было ничто по сравнению с той болью, которую он причинял самому себе. Внутри художника разрывало на части. Он скатывался по наклонной все сильнее и хотел, чтобы все об этом знали. Его трагическое действо можно было расценить как своего рода искусство, перформанс.
Друзья Ли с тревогой наблюдали за тем, как она боролась с собственным слабым здоровьем, с демонами мужа, со своим творчеством
[2390]. В сущности, до того как Джексон во второй раз сломал лодыжку, дела обстояли еще хуже, хотя бы потому, что он был мобильным. Ник Кароне, дом которого находился неподалеку от коттеджа Поллоков, вспоминал, что однажды в тот период в два часа ночи ему позвонила Ли. Она была в отчаянии и просила о помощи. Женщина сказала, что Джексон пил весь день, а потом куда-то делся и до сих пор не вернулся. «У них было так холодно, что потом, сидя с ней на кухне, я не стал снимать пальто», — вспоминал Ник. Он рассказывал:
Итак, мы сидели, ждали и пили кофе на холодной кухне. Ли время от времени вскакивала, всматривалась в окно и шептала: «Да где же он?» А если мимо проезжала машина, она говорила: «Может, это он?»
Примерно через час, наконец, объявился Джексон в шерстяной охотничьей шляпе и в ореоле пьяного безумия. Ник продолжил рассказ:
И вот он смотрит на меня и говорит: «А ты какого черта здесь делаешь?» Я подумал тогда, вспомнив о том, как он себя вел: «О боже, он пришел и, кажется, собирается меня убить». Ли просила его сесть. Она страшно нервничала из-за того, насколько пьяным он был, и из-за его психического состояния, и она, конечно, была права. Поллок был совершенно диким. Он устроил сцену, а потом в ярости орал и визжал, да так, что его запросто можно было принять за потерявшего рассудок: «Я сделал это, я сделал это, шлюха ты чертова!» …Я в жизни не слышал такого сквернословия, никогда, но еще больше меня поразила его ярость. Постарайтесь представить себе напряженность того момента: зима, три часа ночи, потом его появление, и бум! В своем воображении я ясно видел нас обоих, убитых этим сумасшедшим.
Потом Ли обхаживала его, отпаивала молоком, а Джексон все ругался. Он стоял, сходя с ума, крича и визжа. А затем вдруг подпрыгнул, схватился за люстру на потолке, повис на ней, и она свалилась на него. Поллок упал спиной на большой цветочный горшок. Он поранился и лежал на полу, а Ли суетилась вокруг, спрашивая, где у него болит и не течет ли у него кровь. Возможно, это был шок, но Джексон внезапно успокоился — измученный, почти что без сознания. Потом Ли опять хотела напоить его молоком и сказала мне, что я могу уходить, что теперь все будет нормально. Что она обо всем позаботится
[2391].
В начале их взаимоотношений забота Ли была проявлением ее великой любви к Джексону, однако к 1955 г. она стала лишь частью стратегии выживания. Как большинство людей, которые со временем учатся сосуществовать с алкоголиком или наркоманом, Ли давно наизусть заучила осторожные действия и шаги, необходимые, чтобы отговорить мужа от буйства. В тот сезон Джексон постоянно бродил по дому в поисках того, на кого бы напасть или что бы сломать либо уничтожить. И, как ни удивительно, в этом аду Ли вдруг всецело сосредоточилась на своем творчестве. Создавалось впечатление, что чем хуже была семейная жизнь художницы, тем прекраснее становились ее образы, составляемые из кусочков. В искусстве Ли обретала душевный мир. Из-за колита она настолько ослабла, что с трудом поднималась по лестнице
[2392]. Но, оказавшись в мастерской, женщина могла направить остатки своей энергии на нечто куда более продуктивное, чем обида и гнев
[2393].
В конце июля к ним вдруг заявился Клем
[2394]. После событий трехлетней давности в Беннингтонском колледже, когда Джексон обозвал Гринберга дураком, тот был с Поллоками не в лучших отношениях, но теперь ему захотелось с ними встретиться. Клем сказал, что в его угнетенном состоянии, вызванном разрывом с Хелен, он «предпочел общаться с ними, нежели с кем-либо другим»
[2395]. Критик не питал никаких иллюзий по поводу положения дел на Файерплейс-роуд. Он отлично знал: львиная доля насилия Джексона приходится на долю бедной Ли. Но сцена, свидетелем которой критик стал тогда в Спрингсе, была настолько ужасной, что он начал опасаться за ее жизнь
[2396]. «До того как Ли заболела, она отличалась довольно крутым нравом, — рассказывал Клем. — Она была устрашающей, будто сделанной из стали. И такой удивительно компетентной во всем… А потом колит ее смягчил, и она перестала так сильно ругаться по любым поводам… Джексон не мог этого вынести». Когда-то в прошлом Ли была самой яростной и стойкой защитницей Поллока. Она верила в него, даже когда он сам в себя не верил. Теперь же Краснер была измотана болезнью, а Джексон сделал ошибочный вывод, что жена бросила его на произвол судьбы. И это окончательно вывело его из себя
[2397]. «Джексон злился и орал на нее с утра до ночи, — вспоминал Клем. — Он отлично умел находить в людях больное место и явно вознамерился ее уничтожить»
[2398].
