По словам Клема, он совершенно не понимал, почему Ли оттуда «не сваливала». Гринберг говорил: «Посадила себе на шею этого пьяницу. Мне не нравится называть Джексона пьяницей, но таким уж он был. Он был самым законченным алкашом из всех, кого я когда-либо встречал, а я, поверьте, видел их предостаточно»
[2399]. Клем принял сторону Ли. Ее вообще трудно было шокировать, однако нехарактерная для критика галантность ее, вероятно, удивила. Краснер все еще злилась на Гринберга из-за его статьи «Живопись американского типа», опубликованной той весной, где он так целенаправленно потоптался по Джексону
[2400]. Она обижалась на него и из-за себя самой. Ведь когда-то критик преуменьшил значение ее картины. Однако Клем либо не знал об этих ее чувствах, либо они были ему просто безразличны. В тот период он почему-то принял на себя роль, совершенно для него нехарактерную, — стал защитником женщин. «Мы вдвоем выступили на борьбу с Джексоном», — рассказывал Клем
[2401]. Благодаря ему Ли получила передышку. А Поллок обрел новую мишень для своих кухонных нападок.
В том августе полюбившийся Клему психотерапевт Ральф Кляйн тоже отдыхал неподалеку от Спрингса. Однажды Гринберг предложил Ли съездить с ним познакомиться. Джексон захотел присоединиться, и они втроем отправились нанести визит Кляйну. Если бы неврозы, которые эта компания везла с собой, были материальными, то машина под их грузом еле ехала бы. Кляйн принял Джексона как пациента, а Ли направил к своему коллеге, тоже большому почитателю Салливана, доктору Леонарду Сигелу. Клем свято верил в эффективность психотерапии, которая, как он был убежден, помогала ему в корне изменить свою ситуацию
[2402]. Однако друзья Поллоков сомневались, что кто-то из этих «докторов» излечит Джексона или Ли. Пэтси Саутгейт, например, называла Кляйна «неуставным тридцатилетним мозгоправом». Она говорила:
Помнится, Кляйн считал, что способен понять Джексона. Но, я думаю, он не понимал его ни в малейшей степени, ведь он был желторотым юнцом. А Джексон пребывал тогда в полном отчаянии и постоянно плакал. Я никогда не имела ничего против его рыданий, за исключением тех случаев, когда чувствовала: это крокодиловы слезы. В такие моменты Поллок подсматривал сквозь пальцы, которыми закрывал лицо, замечаете ли вы, что он плачет
[2403].
Что до Сигела, то один молодой родственник Ли называл его «сумасшедшим и странным». Ее подруга Силь Даунс как-то заявила, что этот психотерапевт совершенно не помогал Краснер, а просто «хотел, чтобы Ли его приголубила». Клем тоже говорил, что Сигел пришел к Ли за «утешением». Он, как и его коллеги-единомышленники, считал, что психотерапевты должны спать со своими пациентами
[2404]. Иными словами, вместо того чтобы облегчить бремя своих бед и несчастий, Ли привлекла к себе еще одного зависимого. Однако состояние ее на тот момент было таким скверным, что она продолжила терапию. А может, ее просто заинтересовал один аспект лечебной методики доктора Сигела: его пациенты вели дневники о своих снах
[2405].
Записи художницы в таком дневнике на самом деле весьма красноречивые и очень многое помогают понять. Ли, например, часто снилось, что она купила что-то из еды или одежды и забыла снять с товара ценник. В этих снах явно проявлялись ее тревоги, зародившиеся в голодные годы Великой депрессии. В то время она никогда не была уверена, что сможет найти или позволить себе необходимое
[2406]. А другие сны выявляли ее ревность. Например, однажды Краснер приснилось, как Джексон объявляет, что намерен завести роман с Джоан Митчелл. Некоторые ее кошмары были напрямую связаны с вечным беспокойством по поводу алкоголизма Джексона
[2407]. Но в основном записи Ли о ее снах представляют собой попытку самоанализа. Например, она рассуждает:
От кого ты унаследовала свою жадность — чувство, что у тебя должно быть всё? Почему бы тебе не научиться довольствоваться тем малым, что тебе действительно предназначено? Ты что, и правда думаешь, что можешь поставить себе на службу солнце?
[2408]
Ближе к концу тетради Ли переписала отрывок из цикла поэм Т. С. Элиота «Четыре квартета», в котором описан поиск, возвращающий исследователя к его истокам
[2409]. Именно это она и стремилась обрести. Саму себя. Как же много времени прошло с тех пор, как Ли встречалась с собой в последний раз!
Позднее тем летом Ли с Джексоном и Марка-Релли с женой Анитой отправились в Риверхед подавать заявления на получение паспортов
[2410]. В конце 1954 г. или в начале 1955 г. Клем и Хелен познакомили Ли и Джексона с британским арт-дилером Чарльзом Гимпелем
[2411], с которым они сами незадолго до этого встретились в Европе. У Джексона уже была персональная выставка в Париже, и его работы включали во многие коллективные экспозиции во Франции и Италии. Но остальная Европа, особенно Англия, представляла собой пока еще не охваченный рынок, и Ли очень хотела, чтобы картины Поллока оказались там, в какой-нибудь важной галерее. «Гимпель Филз», которой управляли Чарльз, его жена Кей и брат Питер, была именно такой. Ли рассматривала будущую поездку в Европу как перспективное бизнес-предприятие и как возможный шаг к возрождению их разваливавшегося брака
[2412]. Но путешествие, однако, пришлось отложить. Джексон не был готов куда-либо ехать. Он признался Конраду, что страшно боится напиться в чужой стране. Тогда ему понадобится помощь, а его никто не поймет
[2413]. В итоге Марка-Релли отправились в Европу, а Поллоки вернулись домой, в Спрингс, к привычным ссорам и ругани.
