Это был один из редких случаев, когда Кристина участвовала в собрании, место для которого выбрала не она. И все же она с Роном явилась туда, как и двое моих кузенов, сыновья ее покойного брата Дика. Председательствовал на собрании я, и Кристина скрепя сердце согласилась вызвать специалиста для оценки библиотеки. Ее стоимость оказалась гораздо выше, чем сумма, предложенная Кристиной, и в итоге моя мать получила в три раза больше денег, чем предполагалось изначально. Этого Кристина мне так и не простила.
По условиям соглашения каждый внук Уильяма Фойла мог взять из аббатства Били несколько вещей на память о счастливых временах своего детства. Все мы выбрали что хотели, и, поскольку у меня была самая большая машина, «вольво эстейт», сестры попросили меня забрать и то, что выбрали они. Позднее Кристина рассказывала всем родственникам собственную версию этого эпизода: по ее словам, я прибыл на огромном автофургоне, чтобы обобрать ее, и, как я узнал потом, с этого дня она называла меня «Грабитель Билл».
[7]
Более шестидесяти лет правой рукой Кристины был Бен Перрик. Он был на два года старше Кристины и пережил ее на месяц. Я знал его всю свою жизнь и как-то раз в 1990-х годах столкнулся с ним на Кингс-роуд, когда он выходил из автобуса, в который хотел сесть я. Мы немного поболтали и пошли каждый по своим делам. Позднее одна из наших старейших сотрудниц, Кей Уэйли, которая была всегда рада посплетничать про Кристину, поведала мне, что, вернувшись в магазин, Бен рассказал ей о встрече со мной. «Надеюсь, ты с ним не разговаривал», — сказала она. Кристина никогда не отличалась любовью к родственникам.
За несколько лет до смерти Кристины я навестил ее в Били. Мы говорили про нашу семью: я расспрашивал ее о матери Уильяма, про которую почти ничего не знал. Она сказала, что ее не интересует прошлое и она предпочитает думать о будущем. Мы переключились на Foyles, и, беседуя с ней, я почувствовал, что она устала от бизнеса. Она вела комфортабельную жизнь, жила в прекрасном доме в красивом месте и говорила о бизнесе как о тяжкой ноше. Так как незадолго до этого я ушел с работы на полную ставку, я осторожно предложил выкупить ее акции. Она засмеялась и сказала, что регулярно получает подобные предложения, но продавать акции не собирается. И со свойственной ей любезностью перевела разговор на другую тему: «Не хочешь прогуляться по парку?» Тогда я понял, что она считает бизнес своим детищем, плодом своих трудов, и, даже умирая, не выпустит из рук бразды правления. Возможно, когда она, в конце концов, решила умереть, она пришла к этому, поскольку поняла, что надежды на выживание бизнеса не осталось и ее дитя умрет вместе с ней.
После смерти Рона она почти не появлялась в магазине, продолжая вести уединенную жизнь в аббатстве Били, за которым присматривало несколько наемных работников. В то время у нее было пятнадцать кошек, несколько черепах, стая крикливых павлинов и на редкость злобный пес, который кусал всех без разбора, но питал особую и, по мнению Кристины, похвальную ненависть к бухгалтерам и адвокатам — в 1994 году журнал The Bookseller процитировал ее фразу: «Я никогда не испытывала симпатии к бухгалтерам». (К слову, по профессии я бухгалтер, но, думаю, ее неприязнь ко мне имела более глубокие корни.) Спустя несколько лет я познакомился с адвокатессой на пенсии, которая рассказала, как работала с солиситорами нашей компании, и в обязанности ей среди прочего вменялось улаживать судебные иски, причиной которых были злобные выходки пса Кристины.
Кристина не жаловала гостей, но за несколько дней до ее смерти я поехал навестить ее со своей средней сестрой, возможно, единственным членом семьи, с которым она была близка и к которому изредка прислушивалась. К тому времени она почти перестала есть, и, хотя моя сестра умела убеждать, уговоры не возымели успеха. Я решил не показываться Кристине на глаза, чтобы лишний раз не раздражать ее, но наблюдал за ней в щель приоткрытой двери. Она сидела на кровати с балдахином, все еще элегантная, со следами былой красоты, но уже явно обессиленная и, как донеслось до меня из обрывков разговора, уставшая жить. Она прожила яркую жизнь и не собиралась тратить впустую последние дни, предаваясь воспоминаниям. Речь шла в основном про ее животных, многие из которых находились рядом с ней до самой ее кончины.
Когда было оглашено ее завещание, среди немногих денежных сумм, которые она отписала наследникам, были сто тысяч фунтов, оставленных садовнику, чтобы тот ухаживал за ее собакой. Он усыпил пса на следующий день после ее смерти, но все равно получил деньги. Он же был главным подозреваемым по давнему делу об ограблении ее дома в деревне Колд-Нортон, когда всю мебель и картины, в том числе Стаббса и пару работ Альфреда Маннингса, который был ее личным другом, погрузили в автофургон и увезли неведомо куда. Кроме того, она оставила сто тысяч фунтов главному управляющему Foyles, который, как мы узнали позднее, участвовал в ряде афер и фактически украл у компании несколько миллионов фунтов. В людях она разбиралась не слишком хорошо. Последнюю волю Кристины в отношении главного управляющего удалось отменить, но для этого понадобился длительный судебный процесс.
Через пару дней после того, как она умерла, я услышал по радио ее некролог, сидя у себя дома, в Блэкмуре. Полагаю, ее не слишком заботило, какую память она оставит о себе, но, подумал я, что за жизнь! Хотя нам случалось испытывать взаимную неприязнь, я всегда восхищался Кристиной. С точки зрения бизнеса она не сделала для Foyles ровным счетом ничего и большей частью безучастно наблюдала, как компания приходит в упадок, но до сих пор, спустя почти двадцать лет после ее смерти, я встречаю людей, которые сохранили о ней яркие воспоминания. Она производила сильное впечатление на тех, с кем была знакома, но, к сожалению, превратила замечательный магазин, который достался ей от отца, в объект добродушных насмешек.
3. Магазин
В 1920-х годах Уильям писал: «Я считаю Чаринг-Кросс-роуд худшим местом в мире в архитектурном и нравственном отношении, и все же эта улица обладает неизъяснимым очарованием. По вечерам тут прогуливаются представители самых разных типажей и национальностей. Не зря именно здесь развертываются события диккенсовской «Повести о двух городах». У Сохо, который находится за углом, два облика — невинный днем и мрачный ночью. Дома, респектабельные днем, по вечерам распахивают двери, обнажая свое зловещее нутро. Люди, которые здесь встречаются, ведут двойную жизнь». И все же при первой возможности магазин переехал на Чаринг-Кросс-роуд, поскольку почти сто лет это место было центром книжной торговли Лондона.
Магазин, который имел свое лицо и оказывал влияние на происходящее, — тоже герой этих воспоминаний. Он занимал участок площадью почти 2000 квадратных метров между Чаринг-Кросс-роуд и Грик-стрит и размещался в пяти зданиях, построенных в XVIII–XX веках, с непохожими друг на друга фасадами и разным уровнем пола. Он тянулся по западной стороне Чаринг-Кросс-роуд на север от старого здания Школы искусств имени Святого Мартина, поворачивал за угол и продолжался вдоль южной стороны Манетт-стрит до паба «Геркулесовы столпы». Когда Уильям купил помещение под магазин, в здании с южной стороны, которое позднее займет Центральный колледж искусства и дизайна имени Святого Мартина, были конюшни фабрики Crosse amp; Blackwell, а сама фабрика находилась на другой стороне улицы — лошади тогда еще играли важную роль в жизни города. В центральном помещении, на Чаринг-Кросс-роуд, 119, до 1920-х годов располагался паб «Роза и корона», названный так потому, что здесь пересекались две улицы — Чаринг-Кросс-роуд, которая до середины XIX века называлась Краун-стрит, и Роуз-стрит, примерно тогда же переименованная в Манетт-стрит в честь героини диккенсовской «Повести о двух городах». В 1920-х годах паб «Роза и корона» превратился в винный бар «У Пеккорини» (Peccorini’s), владельцы которого стали друзьями нашей семьи. Моя мать всегда тепло отзывалась об их сыне, Викторе, и я подозреваю, что он был ее давним поклонником. В подвале, где с 1960-х годов хранились книги медицинского отдела, по-прежнему ощущался тягучий винный аромат, но временами его перебивал менее приятный запах из канализационных труб Викторианской эпохи, проложенных под зданием.
