23 декабря 1916 г. Жюль Камбон уверяет, что Бриан имел большой успех на вчерашнем закрытом заседании; вчера вечером он был очень оживлен и уверен в себе. Собирались прекратить прения, когда вмешался Клемансо со словами: «Tout n’a pas encore été dit»
[357]. При этом Бриан просил не закрывать прения и, лично обратившись к Клемансо, произнес: «Bien, Monsieur Clemenceau, nous nous expliquerons demain»
[358], и Клемансо должен выступить сегодня.
Швейцарскому правительству хватило наглости поддержать мирную ноту президента Вильсона и утверждать, что за последние пять недель швейцарское правительство постоянно общается с правительством США и обсуждает меры, необходимые для заключения мира.
Утром приехали два члена парламента от Лейбористской партии, Гендерсон и Робертс. Вчера они пересекли Ла-Манш на эсминце и сели на поезд в 23.06. Поезд прибыл в Париж в 10.30. Они нанесли мне визит во второй половине дня, а завтра придут к обеду. С Робертсом я уже встречался — когда он приезжал с Ходжем и они вдвоем выступали с речами перед представителям французских лейбористов, журналистам и некоторым депутатам по поводу общественных работ. Тогда Ходж поклялся: если и когда Асквит и Китченер скажут, что необходимо ввести всеобщую военную повинность, Лейбористская партия с ними согласится. Впоследствии он отказался от своих обещаний. Сейчас они приехали для консультаций с французскими социалистами. Хотят узнать их мнение о войне и поделиться собственными взглядами.
Только что узнал: после сегодняшнего закрытого заседания Бриан получил большинство 3 к 1, то есть 194 против 64. Следовательно, всего 42 человека не голосовали, поскольку в Сенате 300 человек. Большой успех для Бриана!
24 декабря 1916 г. Два лейбориста приходили к обеду, и я предложил потом отправить их в Версаль, так как день был чудесный, а Версаля они никогда не видели.
После обеда немного побеседовал с Гендерсоном. Он оправданно встревожен из-за германской «подводной войны». Он считает, что Вильсон будет верен своей ноте — по-моему, к ущербу для нас, поскольку на нас гораздо легче можно нажать, чем на немцев.
25 декабря 1916 г. Видел одного офицера, который побывал в Булони. Он рассказывает, что один сухогруз с зерном повредил корму при входе в гавань, затонул в фарватере и блокирует его. На какое-то время порт будет закрыт для судоходства. Как это пагубно для поставок продовольствия нашим войскам на фронт!
Один генерал проезжает через Париж по пути в Грецию, где он должен вступить в международный (франко-британско-русский) совет. Возможно, к ним примкнут и итальянцы. Совет должен надзирать за тем, как Греция выполняет или не выполняет свои обещания применительно к своим войскам и т. д. При этом он ни слова не говорит по-французски!
В письме из Санкт-Петербурга сообщается: по словам Сазонова, причиной его падения стало то, что, когда он излагал перед членами правительства свой план предоставить автономию Польше, император его одобрил, и он был вполне уверен в успехе. Затем вмешалась императрица, поддержав назначение Штюрмера министром иностранных дел, и Сазонов получил от императора письмо, в котором тот выражал свое сожаление, поскольку вынужден пожертвовать им ради единообразия в правительстве. Самые влиятельные представители партии императрицы — мадам Вырубова, Распутин и митрополит Питирим. Эта партия поддержала Протопопова и добилась его назначения министром внутренних дел, и он перешел от либерализма к ретроградству. Когда наследник тяжело заболел в Спале и все решили, что он умрет, императрица не выходила от него, но однажды вбежала в комнату, где находился император, с телеграммой от Распутина из Сибири. В телеграмме говорилось: «Dieu a vu vos larmes. Votre fils sera sauvé»
[359]. Абсцесс вскрылся, и наследник выздоровел. Императрица считает Распутина прорицателем, посланником Бога и чудотворцем.
26 декабря 1916 г. Вот что Сазонов сказал одному другу. Мне его слова передал общий знакомый:
«Je désirais entrenir avec l’Allemagne des rapports de bon vi-sinage qui me semblaient compatibles avec l’alliance française et l’entente anglaise. Il y a trois ans la mission du Général Liman von Sanders à Constantinople me prouva que le Gouvt. allemand était de mauvaise foi et m’éclaira sur ses visées. M. de Pourtalès a mal renseigné son Gouvernement sur le véritable état de la Russie. La guerre éclata. L’Impératrice n’est pas prussienne, elle est allemande, et si la Prusse seule était diminuée, elle n’y verrait pas d’inconvénient pourvu que l’Allemagne demeurât intacte, mais elle comprend que l’Allemagne et la Prusse sont tellement solidaires que le sort de l’une sera le sort d’autre. Elle porterait moins d’intérêt à Guillaume si les Alliés devaient reconstituer l’Allemagne aux dépens de la Prusse et refaire les traités de Wesrphalie. Cette solution ne lui déplairait peut-être pas. Le Grand Duché de Hesse pourrait en profiter. Seulement cela est peu vraisemblable. Il ne s’agit là d’ailleurs que de sentiments personnels qui peuvent provoquer des changements de Ministres mais non un cnahgement de politique. L’Empereur demeure fidèle à l’alliance avec la France et l’Angleterre. L’influence de l’impératrice si grande qu’elle soit a ses limites. Voyez au surplus l’attitude de M. Stürmer. Officiellement, ostensiblement, il proteste de son désir de combattre jusqu’à la victoire et il proclame que la Russie d’accord avec ses alliés ne posera les armes que lorsque l’Allemagne sera vaincue. Les sentiments de l’Empereur n’ont pas varié. Ils ne varieront pas. L’Armée ne le permettrait pas!»
[360]
