Генерал Ли и президент Дэвис, действуя совместно, могли оказать влияние на конгресс Конфедерации и народ Юга. Осторожность Ли, его уважение к вышестоящему начальнику и нежелание брать на себя не совсем правомочную ответственность, вероятно, удержали его от того, чтобы советовать президенту начать мирные переговоры. Но если можно доверять воспоминаниям о частных разговорах, он утратил всякую надежду на успех. Именно Джефферсон Дэвис в этом смысле навязывал свою волю подчиненным и более, чем кто-либо другой, препятствовал любым попыткам договориться о восстановлении Союза на благоприятных для Юга условиях.
Если бы Дэвис, Ли и конгресс Конфедерации настроились на мирное разрешение ситуации, то, судя по одновременно происходящим событиям в Вашингтоне, они встретили бы чрезвычайно великодушное отношение со стороны Авраама Линкольна.
Через два дня после Хэмптонской встречи, воскресным вечером 5 февраля президент собрал кабинет министров, чтобы посоветоваться о предложении, которое он намеревался сделать конгрессу, а именно уполномочить его выплатить одиннадцати рабовладельческим штатам Южной Конфедерации, оказывающим вооруженное сопротивление Союзу, и пяти рабовладельческим штатам Союза компенсацию в размере четырехсот миллионов долларов за освобождение всех рабов, при условии, что все сопротивление федеральной власти прекратится к 1 апреля текущего года. Кабинет единогласно высказался против этой инициативы президента, и Линкольн с глубоким вздохом сказал: «Раз вы все возражаете, я не сделаю этого предложения». Такое предложение, ускоряющее падение Южной Конфедерации и сделанное всего за 63 дня до того, как Грант принял капитуляцию Ли, могло бы продемонстрировать великодушную дальновидность. Если бы Конфедеративные Штаты его приняли, с завершением Гражданской войны произошло бы незамедлительное братское воссоединение Союза. Если бы отказались, президент и конгресс записали бы на свой счет благородный поступок. Впрочем, предложение оказалось слишком мудрым и слишком щедрым, чтобы получить широкое одобрение. Единственный из власть имущих, Линкольн поднялся на такую нравственную высоту, где оказался вынужден пребывать в одиночестве и бессилии. Обдумывая события, произошедшие с 1865 по 1877 год, начинаешь жалеть, что такое предложение не было сделано. Спустя месяц Линкольн произнес выдающиеся (и в духе того воскресного вечера) слова своей второй инаугурационной речи, величайшего из всех президентских выступлений и одного из самых благородных государственных документов.
[746]
XIV
Шерман с шестидесятитысячной армией, почти той же, которую он вел от Атланты к Саванне, 1 февраля двинулся из Саванны обратно на север, следуя своему собственному плану. 23 марта он достиг городка Голдсборо в Северной Каролине, пройдя за пятьдесят дней более 425 миль. Его поход к морю был увеселительной прогулкой; марш на север – долгой борьбой со стихиями. В самом начале первая дивизия попала под проливные дожди; река Саванна вышла из берегов, размыла дороги и чуть не утопила значительную часть солдат. Армия решила переждать наводнение и вызванные им неприятности в окрестностях Саванны, затем двинулась через болота Комбахи и Эдисто, с трудом пробираясь через топкие низменности вдоль берегов рек Пи-Ди и Кейп-Фир. Солдаты форсировали пять больших судоходных рек, которые при почти бесконечных зимних дождях превратились в озера, временами шагая по пояс в ледяной воде. «Каким-то днем, – вспоминал Шерман, – когда мои люди брели по реке, вокруг которой на мили по обеим берегам простирались болота, после часа, проведенного в воде без каких-то перспектив выбраться на другой берег, один из солдат крикнул своему приятелю: “Слушай, Томми, будь я проклят, если мы не идем вдоль по реке!”»
[747] Там, где земля не была покрыта водой, она превращалась в непролазную грязь; нескончаемые дожди сделали и без того плохие дороги практически непроходимыми, превратив болотистые земли в глубокие трясины. Снова «воцарился хаос», записал генерал Кокс, но этот хаос протяженностью в сотни миль
[748] не остановил неудержимую армию. Дорогу устилали бревнами; реки и ручьи преодолевались с помощью понтонов и мостов-эстакад. Это был сложный регион для продвижения любой армии – даже при наличии дружелюбного населения и отсутствия противника поблизости; между тем направляемые кавалеристами Уилера, чернокожие рабочие отряды «валили деревья, сжигали мосты и сооружали препятствия, чтобы замедлить продвижение Шермана».
[749] Для того чтобы обойти противника с фланга и заставить его отступать, необходимо было овладевать протяженными дамбами через болота. По этой и ряду других причин почти ежедневно происходили кратковременные стычки, но армия продвигалась вперед, преодолевая в среднем по десять миль в день. Шерман, «похоже, хочет все делать по-своему», считал Ли в Питерсберге.
[750] «У меня сложилось впечатление, – сказал Джозеф Э. Джонстон, – что подобной армии не было со времен Юлия Цезаря».
[751]
2500 армейских повозок везли полный комплект боеприпасов и значительную долю правительственных рационов. Первоначальные запасы провизии пополнялись за счет систематических реквизиций у местного населения, доказавших свою эффективность во время марша от Атланты к морю. Нынешний поход начался в Южной Каролине, его маршрут был проложен по самому центру штата и отмечен сожженными домами и хлопковыми складами. Солдаты взрывали железные дороги, жгли деревянные строения, гнули рельсы, уничтожали водонапорные башни, двигатели и технику. Конфедераты тоже жгли хлопок, чтобы он не достался армии Союза, а все, что оставалось на территории, по которой армия просто проходила и не собиралась занимать навсегда, жгли северяне. В высших армейских кругах существовала особая неприязнь к Южной Каролине как первоисточнику всех бедствий последних четырех лет. «Вся армия, – написал Шерман, – с ненасытной яростью занимается поджогами, стремясь отомстить Южной Каролине. Я почти опасаюсь за ее судьбу, но чувствую, что она заслужила все, что с ней сейчас творится».
[752] При таких настроениях командиров неудивительно, что рядовой состав считал совершенно нормальным грабить противника и жечь его жилища; однако большую часть этих беззаконий совершали отстававшие от своих частей солдаты. Приказы Шермана, возможно, были оправданны с военной точки зрения, но они оставляли лазейки для мании уничтожения; неотложные дела и груз ответственности, лежащий на нем, возможно, вынуждали его закрывать глаза на разорение, причиняемое его армией. Впрочем, есть свидетельства, подтверждающие, что многие старшие офицеры старались по мере сил прекращать мародерство солдат и даже за него наказывали. Бросающееся в глаза исключение – тот же Килпатрик, подчиненные которого не знали никакого удержу и всегда были первыми в погромах и грабежах.
