Финансовое законодательство претерпело не менее решительные изменения. Годом ранее страна вступила на путь выпуска невыкупаемых казначейских обязательств; обратного пути не было. Брюхо нашего прожорливого казначейства снова надо было чем-то наполнять. Сполдинг из комитета по налогам и сборам заявил в конгрессе: «Выпущенных билетов недостаточно… Люди постоянно требуют еще. Почему мы должны опасаться выпускать новые казначейские билеты? С их помощью гораздо легче стимулировать деятельность, получать прибыли, людям проще платить налоги, а правительству – производить займы». Сполдинг дал понять конгрессу, что в ближайшие восемнадцать месяцев необходимо откуда-то взять миллиард долларов. Расходы правительства составляют 2 500 000 долларов в день, не исключая воскресений. Доходы от таможенных пошлин и из других источников, скорее всего, не превысят 600 000 долларов, таким образом ежедневный дефицит будет составлять 1 900 000 долларов, который надо покрывать какими-то займами. Конгресс принял закон, получивший название «Закон о займе в девятьсот миллионов долларов», санкционируя выпуск новых облигаций, новых процентных казначейских билетов (это помогло бы их обороту по нарицательной стоимости), продолжение выпуска беспроцентных казначейских билетов Соединенных Штатов и чеканку большого количества разменной монеты вместо существовавших несовершенных суррогатов серебряных монет (серебро уже давно исчезло из обращения). Этот закон давал широкие дискреционные полномочия министру финансов. До следующей определенной конституцией сессии конгресса он мог эмитировать различных бумажных облигаций на общую сумму 900 миллионов долларов.
Конгресс, выполняя рекомендации президента и министра финансов, на этой сессии также принял закон о создании национальных банков, ставших ядром ныне действующей системы.
Демократическое законотворчество легче критиковать, чем хвалить. Особенно это справедливо по отношению к такой большой стране, как наша, где сосуществует множество разнообразных интересов; даже в 1863 году, когда Запад и Восток были тесно связаны общими целями, определяемыми войной, между ними время от времени возникали разногласия. При таких обстоятельствах даже при самом широком представлении о политике взаимных уступок и строгом ее соблюдении (что является сутью теории законотворчества) невозможно идеально удовлетворить интересы отдельных личностей или партий, но работа республиканского большинства во время этой сессии конгресса заслуживает высокой оценки. Существовало понимание того, что только победы на полях сражений могут развеять мрачные настроения и возродить в стране уверенность, и для этого необходимо демонстрировать согласие законодателей относительно мер, способствующих военным успехам. Недоверие к министрам не уменьшилось после завершения так называемого кабинетного кризиса в декабре. Таддеус Стивенс даже одно время думал о представлении на закрытом собрании республиканцев в конгрессе резолюции о вотуме недоверия кабинету. Радикалов по-прежнему не удовлетворял Сьюард, они продолжали предпринимать усилия для смещения его с должности, но, несмотря на твердое решение президента сохранить госсекретаря, проголосовали за предоставление президентской администрации широких полномочий. Большинство республиканцев в конгрессе разделяли мнение Джона Шермана, который был склонен к умеренности. «Я не могу уважать некоторых представителей законной власти, – писал он своему брату генералу, – но буду всей душой поддерживать их и помогать, пока они имеют полномочия работать в правительстве». Военные успехи могли быть достигнуты только путем наделения президента экстраординарными полномочиями; сенаторы и конгрессмены понимали неизбежность этого и не возражали. «При всех своих ошибках и недостатках, – писал Фессенден, – это был очень самоотверженный конгресс… Мы брали на себя громадную ответственность, давая в руки правительству такую власть, которой нет ни у кого на свете, кроме деспотии. Будущее оценит наши мотивы и все, ради чего мы работали и страдали».
[468]
Реакцию страны на деятельность конгресса можно было видеть на митингах, проходивших в городах различных штатов, где постоянно звучали слова «война» и «Союз». Показателен в этом смысле Нью-Йорк. Уважаемые и известные представители Демократической партии выступили с обращением перед «внушительным собранием энтузиастов» в Куперовском институте. Основывались лоялистские (или юнионистские) национальные лиги; для вступления в них нужно было дать лишь краткую эмоциональную клятву, под которой подписывались многие тысячи людей. Эти лиги провели одно большое собрание в Академии музыки, другое – в Куперовском институте и еще одно – в честь годовщины начала сражения за форт Самтер. В этот период были организованы клубы юнионистской лиги в Филадельфии и Нью-Йорке, юнионистский клуб в Бостоне; цели их создания были явно патриотическими. «Но ничто не принесет пользу стране, – писал Нортон Кертису, – ни клубы, ни законы о воинской повинности, ни закон о банках, ничто другое не принесет нам такой пользы, как победы. Если мы возьмем Чарлстон и Виксберг – мы победим, а если нет?»
[469] Тем не менее некоторая жизнерадостность стала проявляться – благодаря энергии, с которой конгресс взялся за задачу вывода из упадка, в который вверг страну Фредериксберг, благодаря блестящей реорганизации Потомакской армии и общеизвестной уверенности президента и его кабинета в конечном успехе.
В декабре, когда началась сессия конгресса, государственные финансы в расстройстве. Многие солдаты не получали жалованья по пять месяцев, поэтому к 7 января 1863 года сумма долга перед армией и флотом достигла примерно шестидесяти миллионов долларов. Государственные облигации не продавались. Теперь все изменилось. Министр финансов разработал план выпуска облигаций «5–20» для широких масс населения, назначив для их реализации компетентного и энергичного агента, который с использованием субагентов, широкой рекламы и других инструментов деловой деятельности апеллировал одновременно и к чувству патриотизма, и к представлениям о собственной выгоде, стимулируя людей одалживать правительству значительные денежные суммы. Толчок этому процессу был дан общим характером финансового законодательства, принятого конгрессом, и в особенности одним пунктом Закона о займе в девятьсот миллионов долларов, который предусматривал, что право обмена казначейских билетов на облигации «5–20» истекает 1 июля. После завершения сессии конгресса люди стали активно приобретать эти ценные бумаги, демонстрируя тем самым уверенность в завтрашнем дне. В конце марта Чейз сказал Самнеру, что удовлетворен состоянием финансов и не понадобится трех месяцев, чтобы этот народный заем полностью разошелся. Подписка превышала три миллиона долларов в день (даже немцы покупали наши облигации). Самнер 26 апреля писал герцогине Аргайл: «Военный министр вчера сообщил мне, что по документам у нас сейчас под ружьем 800 000 человек, все они получили жалованье по 28 февраля, они лучше одеты и лучше питаются, чем солдаты любой другой армии… Помимо того, у нас есть кредит, который адекватен всем нашим потребностям».
1 января Бернсайд сказал президенту, что ни Стэнтон, ни Халлек не пользуются доверием офицеров и солдат, и призвал сместить их, добавив, что и сам «должен удалиться в частную жизнь». Через четыре дня он направил из штаб-квартиры письмо, в котором попросил отставки с должности командующего, на что президент ответил: «Пока не вижу пользы в смене командующего Потомакской армией».
