Если в Вашингтоне и Балтиморе ощущалось лишь некоторое беспокойство, то в долине Камберленд в Пенсильвании присутствие врага чувствовалось остро и болезненно. При этом конфедераты под непосредственным командованием Ли почти не совершали грабежей и насилий. В приказе от 21 июня он потребовал неукоснительного уважения к частной собственности, а 27 июня, оказавшись в Чамберсберге, выразил удовольствие тем, что войска в целом вели себя достойно, правда, упомянув о «случаях забывчивости» и предупредив, что нарушителей приказа ждет немедленное наказание. Такое отношение Ли определялось соображениями воинской дисциплины, милосердием и желанием сделать все возможное, чтобы «содействовать миролюбивым настроениям» на Севере. Действительно, если за приобретаемую продукцию армия и рассчитывалась деньгами Конфедерации, которые в итоге оказались бесполезными, при оценке мотивов Ли следует помнить, что он платил единственной валютой, какая у него была, валютой, которая могла бы приобрести значительную ценность, если бы его уверенность в нанесении поражения армии Союза на территории Пенсильвании стала реальностью.
[525]
Какое милосердие ни проявляй на войне, в целом это очень жестокое дело. По мере продвижения армии Ли по долине Камберленд нарастала тревога. Весь регион полнился дикими слухами. Мужчины, женщины и дети со своими лошадьми спешили убраться с пути захватчиков. «Янки, – писал Пикетт, – забирали с собой в горы или на другой берег Саскуэханны все припасы, какие могли, а мы щедро платили за то, что были вынуждены забирать, платили им теми же деньгами, какие получали и сами, нашими кровными деньгами Конфедерации».
[526] Только переправившись через широкую Саскуэханну, беженцы могли считать себя и свою собственность в безопасности. Мост через реку, единственный способ сообщения между долиной Камберленд и Гаррисбергом, был запружен повозками, груженными мебелью и домашним скарбом. Люди бежали от наступающего войска, опасаясь, что их могут обратить в рабство. Губернатор Пенсильвании Кёртин 26 июня выпустил прокламацию, призывающую 60 000 мужчин немедленно вооружиться, чтобы «защитить свою землю, свои семьи и домашний очаг». Столице штата Гаррисбергу угрожала реальная опасность. Это понимали и власти, и рядовые граждане. Тридцать полков пенсильванской милиции, не считая артиллерии, кавалерии и девятнадцати полков из Нью-Йорка, оказались сосредоточены под командованием генерала Коуча, который распорядился этими силами наилучшим образом, значительную часть направив на оборону Гаррисберга. В городе закрылись все предприятия, магазины, мастерские, граждане с кирками и лопатами трудились на возведении оборонительных укреплений. Мужчины записывались в отряды по приходам и проходили военную подготовку в парке и на улицах. На железнодорожной станции царила невероятная суета из-за продолжающегося прибытия добровольцев и отъезда женщин и испуганных мужчин. О продвижении врага было хорошо известно – поступали сообщения, что противник в 23 милях от города, затем – в восемнадцати; 28 июня в течение двух часов была слышна артиллерийская канонада, и все поняли, что конфедераты уже в четырех милях от здания Законодательного собрания штата. Вечером по Филадельфии пронесся слух, что конфедераты обстреливают Гаррисберг. На Честнат-стрит и Маркет-стрит высыпали тысячи людей, жаждущих узнать свежие новости. На следующий день двое уважаемых граждан города телеграфировали президенту, что обладают достоверной информацией о том, что враг большими силами идет на Филадельфию. Другие видные горожане выразили пожелание, чтобы он наделил генерала правом объявить военное положение. Деловая жизнь остановилась. Торговцы, сталепромышленники, владельцы угольных копей и механических мастерских проводили собрания и назначали различные поощрения рабочим, готовым выступить на защиту города. Члены Хлебной биржи на свои средства снарядили пять рот. На защиту родины готовы были выступить даже несколько ветеранов войны 1812 года и священнослужителей. Говорили, что банкиры и торговцы готовят к вывозу из города золото, серебро и другие ценности. Пенсильванская железная дорога приостановила движение поездов. Впрочем, несмотря на сильные опасения и общую дезорганизацию, ничего напоминающего панику не наблюдалось. Пик беспокойства пришелся на период между 27 июня и 1 июля (в эту последнюю дату оборот государственных облигаций «5–20» за день составил 1 700 000 долларов). Редкие поезда уходили на восток, были опасения, что линии Пенсильванской железной дороги во многих местах могут быть разрушены, однако акции этой компании 27 июня продавались в Филадельфии по 61,75, а 1 июля – по 60 долларов при номинале в 50 – рекорд, заслуживающий внимания не меньше, чем история Тита Ливия о том, что выставленная на продажу земля, на которой в трех милях от Рима стоял лагерем Ганнибал, отнюдь не потеряла в цене, несмотря на присутствие на ней захватчика. Цена золота в Нью-Йорке росла, но паники на фондовой бирже не наблюдалось.
В то время как опасения, связанные со вторжением в Пенсильванию, достигли максимального уровня и северяне с замиранием сердца открывали утренние газеты или, опасаясь худшего, просматривали дневные сводки, распространились слухи о переменах в руководстве Потомакской армией. Публика, недостаточно знакомая с ситуацией, видела свой оплот в тех, от кого в этой армии зависело спасение Гаррисберга, Балтимора и Вашингтона.
Вследствие разногласий с Халлеком 27 июня Хукер подал прошение об освобождении от занимаемой должности. Оно поступило в удачный момент, потому что еще днем ранее, как записал Уэллс в дневнике, «президент одним замечанием отмел сомнения в Хукере, к которому был вполне расположен. “Мы не можем не разбить их, – сказал он, – если у нас будет подходящий человек. Как много зависит в военном искусстве от одного выдающегося ума! Хукер может совершить ту же ошибку, что и Макклеллан, и упустить шанс. Скоро увидим, но мне кажется, он не может не выиграть”».
[527]
Прошение Хукера об отставке пришло в три часа дня 27 июня и было передано президенту, который быстро переменил свое мнение и направил в Потомакскую армию офицера с приказом о снятии Хукера и назначении на его место Джорджа Г. Мида.
Хотя боевые заслуги и опыт двух человек – Рейнолдса и Мида – явно свидетельствовали, что они достойны командования армией, в заслугу Линкольну следует поставить то, что он устоял перед сильным давлением, когда одни требовали назначить Макклеллана, а другие – Фримонта, и сделал мудрый выбор. Кандидатура Рейнолдса отпала по его собственной просьбе, и выбор был сделан в пользу Мида. За три дня до приказа Мид в письме к жене размышлял над возможностью своего назначения на должность командующего – с привлекательной скромностью, но недостаточным доверием к мудрости Линкольна, которая проявлялась в минуты величайшей опасности. Отвечая на гипотетическую критику, Мид писал: «Общеизвестно, что ни один генерал, включая самого “Драчливого Джо”, не был в стольких сражениях и не подвергался такой опасности, как я, о чем свидетельствует мой послужной список. Единственное, что можно сказать, и я готов признать справедливость такого замечания, – неизвестно, способен ли я управлять большой армией. Впрочем, я не рассматриваю такую возможность, потому что у меня нет друзей, политических или иных, которые могли бы надавить и поддержать мои притязания, и есть очень много других, кого продвигают влиятельные политики, так что просто глупо думать, что заслуги дают мне какие-то шансы».
[528]
