Другим проявлением всеобщей подавленности стало растущее недовольство Линкольном. «Я прошу вас, умоляю, – написал Грили Линкольну 9 августа, – незамедлительно инициировать самому или пригласить кого-то сделать предложения о заключении мира. А если мира сейчас не достичь, согласиться на годичное перемирие». В этом частном письме Грили выразил мысли очень многих. Спустя девять дней он писал: «Линкольн иссяк. Он не может быть избран. Мы должны искать другой вариант, который спасет нас от полного краха». Влиятельные деловые люди в Нью-Йорке, Бостоне и на Западе искренне полагали, что Линкольн должен уйти и уступить место другому кандидату. Этой идеей оказался заражен и национальный исполнительный комитет Республиканской партии, председатель которого Генри Д. Реймонд 22 августа писал президенту: «Общее течение строго против нас… Ничто кроме самых решительных и твердых действий со стороны правительства и его друзей не может спасти страну от падения в чужие руки… Этот сильный поворот в общественных настроениях» связан с «отсутствием военных успехов» и сложившимся впечатлением, что Линкольн пойдет на заключение мира только при условии отмены рабства. Члены комитета пришли в такое возбужденное состояние, что приехали в Вашингтон лично уговаривать президента. В частном письме Хэю от 25 августа Джон Д. Николай описал это событие: «Нью-йоркские политики в панике, которая может захлестнуть всех. Сегодня здесь Реймонд и национальный комитет. Р. считает, что делегация в Ричмонд – единственное, что может нас спасти. Магнат [Линкольн] думает и говорит, что это обернется полнейшим крахом. Вопрос подлежит обсуждению. Малодушные глупцы в поисках нового кандидата, чтобы выжить Магната. Сплошной мрак, сомнения и растерянность».
[661] Сам Линкольн считал, что есть «огромная вероятность» того, что его не переизберут на второй срок,
[662] но не выражал намерения уходить и признавался, что готов изменить свою политику только в одном аспекте – он мог бы заключить мир на основе «воссоединения, ни словом не упоминая о рабстве», поскольку был убежден, что рабство уже не сможет существовать в том виде, как до войны, и что постепенное освобождение неизбежно.
[663]
Хэй, отправившись в поездку по западным штатам, проникся там некоторым оптимизмом и в частном письме Николаю дал аккуратную оценку общественных настроений в регионе: «Здесь повсеместно, имею в виду сельские районы, здоровое благосклонное отношение к Союзу и пожелания успеха в военном и политическом противостоянии; но в городах всюду медноголовые
[664] ликуют, а наши люди либо ворчат и хмурятся, либо тайно смиряются».
[665]
Николай проявил проницательность, когда написал: «Наши люди видят гигантов в невесомых и бестелесных тенях оппозиции и готовы сдаться без боя».
[666] Поскольку демократы не выдвинули ни одного кандидата, бороться было не с кем. «Мы ждем с величайшим интересом, – написал Хэй, – когда в Чикаго вылупится большой змей мира».
[667] Хэй имел в виду приближающийся съезд демократической партии,
[668] который выдвинул кандидатом на пост президента Макклеллана и принял резолюцию о том, что должны быть приложены самые серьезные усилия для достижения мира. Выдвижение немедленно вызвало взрыв энтузиазма среди демократов, которому соответствовала такая же резкая обеспокоенность республиканцев. Жажда Линкольном военных успехов проявилась в его просторечном языке прерий. «Вцепитесь в него бульдожьей хваткой, – телеграфировал он Гранту, – грызите и душите».
[669] Его страстное желание исполнилось. Командующие армией и флотом выступили лучше любых уличных ораторов.
5 августа Фаррагут дал сражение в заливе Мобил. Чтобы войти в залив, ему нужно было пройти по каналу, в котором, как говорили, были установлены мины, проследовать мимо сильно укрепленного форта Морган и затем вступить в бой с броненосцем «Теннесси». По мере продвижения флота один из мониторов напоролся на мину. Судно «почти мгновенно исчезло под волнами, унося с собой мужественного командира и почти весь экипаж». Фаррагут назвал это «ужасной катастрофой».
[670] Впереди – мины, позади – позор отступления. «Господи, – взмолился он, – ты создал человека и дал ему разум, укажи, что мне делать. Надо ли идти вперед?» «И показалось, – рассказывал он, – что раздалась громкая команда – “Вперед!”».
[671] Он направил флот вперед, мимо форта Морган, и благополучно избежал мин. «Теннесси» решил атаковать флот федералов, но после «отчаянной битвы» утратил боеспособность. На броненосце спустили флаг и сдались. Фаррагут назвал сражение в заливе «одной из самых трудных побед» в своей жизни. «Выдающееся достижение его морской карьеры» (слова Мэхэна) сделало Фаррагута хозяином залива, за чем последовала сдача фортов Гейнс и Морган (8–23 августа).
[672]
Мобил, важнейший из остававшихся в руках конфедератов портов Мексиканского залива, стал недоступен для кораблей, прорывавших блокаду. Еще одна дверь во внешний мир захлопнулась. Настойчивая деятельность флота по осуществлению блокады и захвату портов привела Юг в состояние полной изоляции.
Север при своем подавленном настроении не смог сразу оценить значимость этой победы. Однако пришедшее 3 сентября известие о том, что Шерман захватил Атланту, похоже, придало дополнительный вес достижению Фаррагута. Взятие Атланты стало кульминацией операции, начавшейся в Чаттануге. Особенно славна она тем, что «победа ценится вдвое, если победитель всех приводит домой». Армия, вошедшая в Атланту, была, по существу, той же, которую Шерман вывел из Чаттануги.
3 сентября президент выпустил прокламацию, которой призвал людей в ближайшее воскресенье в храмах «искренне вознести благодарственные молитвы Всевышнему» за успех флота в заливе Мобил и славные достижения армии в штате Джорджия; он отдал приказы о вынесении благодарности Фаррагуту и Шерману и производстве салютов в их честь на военно-морских базах и в арсеналах страны. В воскресенье, как и попросил президент, народ как один человек возблагодарил Господа и воспрял духом.
