Более редкие упоминания о случаях дезертирства в официальных документах 1864 года, более удовлетворенный тон доклада Седдона от 28 апреля того же года, полный состав армий Ли и Джонстона и их героическое сопротивление свидетельствуют, что благодаря влиянию общественных настроений и настойчивых и жестких правительственных мер волна дезертирства была в основном сбита. Впрочем, боевые действия осени 1864 года обернулись катастрофой для конфедератов, в то время как повторные выборы Линкольна подтвердили убеждение, что никакого замедления в решительном наступлении северных армий не планируется. Громкие призывы отменить обязательный призыв в армию в пользу набора добровольцев и дезертирство 100 000 военнослужащих не дают оснований осудить курс правительства конфедератов на создание призывной армии, но они являются одними из множества признаков того, что дело южан было обречено.
Конфедерация, если говорить о ее финансах, практически опиралась на выпуск бумажных денег и поступления от продажи облигаций, которые приобретались за те же бумажные деньги (держатели облигаций получали проценты). В силу жесткой блокады доходы от экспортных (на хлопок) и импортных пошлин были крайне незначительны. Внутреннее налогообложение тоже не давало больших поступлений. Попытка сохранить в обращении металлические деньги оказалась тщетной. За четыре года своего существования конфедеративное правительство, по максимальным оценкам, получило лишь 27 миллионов долларов доходов в металлических деньгах. К концу 1863 года в обращении находились казначейские билеты на сумму в 700 миллионов долларов, в следующем году сумма выросла до одного миллиарда, но печатание денег шло с такой скоростью, что информация об их реальном количестве утаивалась от публики. Не исключено, что и само Министерство финансов не представляло, какие суммы находятся в обращении. Но не одно это приводило к обесцениванию денег. Штаты выпускали собственные казначейские билеты; банки организовывали их обращение; Ричмонд, Чарлстон и другие города выпускали муниципальные векселя; железнодорожные и страховые компании, владельцы платных дорог, фабрик и сберегательных банков вносили свою лепту в раздувание массы бумажных денег. Большая часть этих муниципальных и корпоративных бумаг выпускалась номиналом ниже одного доллара, чтобы удовлетворить потребность в разменных деньгах, которые пропали с исчезновением мелких серебряных монет. В Северной Каролине десятицентовые гвозди вошли в обращение как пятицентовые монеты. Временами в оборот попадали почтовые марки. Торговцы табачными изделиями, бакалейщики, владельцы баров, молочники выпускали свои «пластыри». В 1862 году правительство Конфедерации начало выпуск купюр достоинством в 1 и 2 доллара, а также более мелких, номиналом меньше доллара. Это был карнавал бумажных денег.
В начале 1864 года стало очевидно, что надо как-то упорядочить денежное обращение. Повторился сюжет Французской революции: 17 февраля этого года было объявлено о фактическом отказе от уплаты долгов. Банкноты принудительно обменивались на 4 %-ные облигации; если облигации не брались, все банкноты номиналом менее ста долларов можно было обменять на новые в соотношении три доллара старыми на два новыми. Если обмен не совершался, старые банкноты выводились из обращения. По существу, конгресс конфедератов и президент признались в банкротстве. Финансовая ситуация стала безнадежной, и спасти ее могла только завоеванная оружием независимость.
Народ Юга признавал превосходство ресурсов Севера, охотно принимая в качестве платежного средства «грины» Соединенных Штатов. Они котировались в Ричмонде и их можно было видеть в брокерских конторах. Другим симптомом унижения валюты Конфедерации стал переход к бартеру. Промышленники и торговцы давали объявления в газетах, предлагая свои товары в обмен на сельскохозяйственные и иные продукты. Чтобы обеспечить снабжение армии, сообщал Седдон в письме Ли от 29 марта 1864 года, мы не должны «возвращаться к самому дорогому и вредному способу – выпуску избыточных денег… Я в значительной степени полагаюсь на систему бартера, которую и надеюсь ввести».
Вместе с ростом денежной массы вверх взлетели и цены. Свидетельства современников и более поздние документы полны таких сведений и показывают впечатление, которое производил на сознание людей рост стоимости повседневных удобств. Миссис Джефферсон Дэвис, опираясь на собственные впечатления и личные дневники, довольно любопытным образом представила ряд таких фактов. В июле 1862 года, когда доллар золотом стоил 1,5 доллара ассигнациями, говядина и баранина в Ричмонде продавались по 37,5 цента за фунт, картофель – по 6 долларов за бушель, чай – 5 долларов за фунт, а обувь – 25 долларов за пару. В начале 1864 года, когда за один золотой доллар давали уже 22 доллара Конфедерации, она отметила: индейка стоит 60 долларов, мука – 300 долларов за бочку, а в июле того же года пару обуви можно было приобрести за 150 долларов.
Золото постоянно росло в цене; за ним тянулись цены почти на все потребительские товары. В последние дни Конфедерации они достигли уже заоблачных высот. То, что деньги стоили дешево, а еда – дорого, подтверждается свидетельствами двух англичан. Подполковник Фримантл в июне 1863 года был в Чарлстоне и написал, что стоимость проживания в отеле «Чарлстон» составляет 8 долларов в день, то есть немного меньше доллара золотом. Его соотечественник в январе 1864 года, остановившийся в лучшем отеле Ричмонда, отметил, что «ни в одной стране не жил так дешево». Да, он платил 20 долларов в сутки, но это было равно всего трем шиллингам в валюте его страны.
Главной заботой правительства конфедератов было прокормить армию. Когда финансовая система рухнула, они ввели 10 %-ный налог на сельскохозяйственную продукцию, и в 1863 году собирали его посредством принудительных реквизиций продуктов. Таким образом, было в открытую признано, что одними закупками армию обеспечить невозможно. Акт о реквизиции положил начало далеко идущей системе изъятия «частной собственности в государственных нуждах», и позволял, соответственно (с некоторыми ограничениями), любому армейскому офицеру отбирать любую собственность на территории Конфедерации с целью пополнения запасов или «на нужды армии».
Протест против применения этого закона был громким, повсеместным и нескончаемым. Военное министерство прекрасно сознавало пагубность подобной меры. Были предприняты, пусть и тщетные, попытки исправить злоупотребления; действия признавались грубыми, неадекватными и возмутительными, но они оправдывались суровой необходимостью и требовали продолжения.
Вместо реквизиций предлагались меры высокого налогообложения, размещения займов и приобретения продуктов по рыночным ценам. Все это оказалось неосуществимым. В 1863 году доходы, полученные от налогов, оказались скудными и постепенно обесценивались. В 1864 году их стало еще меньше, а инфляция обесценила их и того более. Всевозможные облигации и займы выпускались в количестве, какое только мог переварить рынок. То, что количество облигаций оказалось пропорционально меньше количества казначейских билетов, чем можно было ожидать, произошло не в результате неверной финансовой политики, а из-за нехватки сбережений, доступных на Юге для таких долгосрочных инвестиций. Избыточный капитал, как хорошо известно, постоянно вкладывался в землю и рабов. К 1 января 1863 года стало ясно, что примитивные приемы вынуждены заменить современный механизм организации бизнеса. Юг практически не имел звонкой монеты или, иными словами, не имел опоры для современной фискальной системы, основанной на выкупаемых банкнотах и облигациях. Юг потерял кредит. В начале войны он уже был в долгу и перед Севером, и перед Европой. С закрытием портов вследствие блокады шансы получить какие-то кредиты на мировых рынках растаяли. Достаточно лишь посмотреть на перечень товаров, ввозимых и вывозимых прорывателями блокады, чтобы понять, насколько незначителен был этот товарообмен. Прорывы блокады и торговля с Севером доставляли предметы первой необходимости для ведения войны; на эти жизненно необходимые операции расходовались доходы от всего вывозимого хлопка, и его уже не оставалось для получения кредитов или приобретения звонкой монеты. Таким образом, введение «десятины» и реквизиции было неизбежно. «Десятина» оказалась, при сложившихся обстоятельствах, превосходным способом налогообложения и, пусть даже обременив фермеров и вызвав множество жалоб, принесла свои плоды. Подобно многим государственным решениям, принимавшимся как Севером, так и Югом, это было принято слишком поздно из-за человеческой неспособности предвидеть размах и продолжительность военного конфликта. Сейчас легко видеть, что «десятину» следовало наложить еще на урожай 1862 года, что сделало бы дальнейшие реквизиции менее обременительными. В 1863 году, когда ситуация уже стала критической, реквизиция оказалась необходимостью. Виноват не закон, а его исполнение. Если учесть все недовольство, которое он вызвал, станет понятно, как строгий закон оказался одиозным в силу небрежности, отсутствия единообразия и неоправданной грубости применения. Малонаселенные территории Конфедерации сами по себе представляли серьезную преграду для его эффективного выполнения. Методы, которые годились для этих простых сельскохозяйственных регионов в мирное время, теперь оказались недоступны: война потребовала создания гигантской разветвленной системы управления, состоящей из опытных профессионалов, но в искусности, требуемой для выстраивания такой системы, Юг оказался намного слабее Севера.
